Красный замок - [156]

Нашему квинтету оставалось только молча наблюдать и радоваться воссоединению с друзьями.

Когда шум сражения уступил место плачу и стонам пленников, Ирен начала петь. К моему удивлению, она выбрала не оперную арию, а гимн: «О, благодать»[84].

Своды пещеры удивительным образом усиливали голос примадонны, чистый, как горный поток. Простые слова эхом отражались от камня и лились нам в уши теплым дождем.

Даже Медведь, снова стоящий на ногах и все еще пытающийся разорвать путы, приостановился и поднял лохматую голову подобно собаке, учуявшей редкий запах.

Шерлок Холмс застыл на полпути на лестнице, по которой он вел под дулом пистолета Татьяну и полковника.

На первой ноте голова русской шпионки дернулась, как от выстрела. Лица ее я не видела, да и не хотела. Я даже не смотрела на Ирен, а просто начала покачиваться влево и вправо вместе с товарищами в такт музыке. Мне хотелось бесконечно слушать эти райские звуки, чтобы смыть ярость, беспокойство и страх прошлого и настоящего, как дорожную пыль длинного и трудного путешествия.

«Все пути ведут к свиданью». В устах Шерлока Холмса реплика звучала издевательски, но кто знает, не было ли в его словах крупинки зависти. Кажется, цитата из Шекспира. Нужно будет перечитать его пьесы, когда мы вернемся в Париж.

Тем временем Ирен продолжала петь:

Сиял нам благодати глас

Сквозь беды, мрак и зной.

Она всегда хранила нас

И привела домой.

Короткие простые слова. Песня закончится, но воспоминание о ее абсолютной чистоте останется навечно.

Когда затихло последнее эхо заключительной ноты, мы посмотрели друг на друга. Все мелкие разногласия испарились: мы были вместе, как единое целое.

Такие моменты скоротечны, но бесценны.

Глава пятидесятая Где потеряешь, там и найдешь

Себя утратил – и нашел,

Ослеп – и вновь прозрел.

Джон Ньютон. О, благодать (ок. 1760–1770)

Мы с Годфри вернулись в наши покои собрать пожитки, прежде чем навсегда покинуть замок.

Точнее, Годфри отправился в свою комнату с Ирен, а я в свою – одна.

Когда я зажгла свечи, объятая странной смесью решимости и растерянности, то услышала таинственное бормотание супружеской пары за стеной. И загадочные паузы.

Меня охватило теплое чувство безопасности: так успокаивается ребенок, зная, что родители дома. Но одновременно пришло и тревожное одиночество девочки, которая понимает, что однажды ей придется повзрослеть. И кто тогда о ней позаботится? Никто.

Последняя мысль по здравом размышлении казалась смехотворной. Конечно же, я вернусь в Нёйи вместе с Ирен и Годфри, и все будет по-прежнему…

Нет! Я и сама уже никогда не буду прежней.

Собирать мне было почти нечего. Ночная рубашка, которую надо вернуть Годфри; две книги, что он принес мне из своей первой вылазки. Вот и все. Я лишилась всех своих вещей, кроме верного шатлена в кармане.

У окна кольцами лежала сплетенная мною веревка, словно гигантская змея, поднявшая голову для броска, – головой служил узел, привязанный к стойке окна.

Я выглянула наружу. В ночи светила полная луна; свет и тени чередовались на горах и лугах, делая приятными взгляду эти суровые и негостеприимные места.

На фоне луны мелькали летучие мыши, словно мотыльки, привлеченные настольной лампой.

Ночь была тиха, как спящее дитя, – пока я не услышала, как кто-то скребется в дверь.

Мыши? Кошки? Ни тех, ни других я здесь еще не видела. Только в человеческом обличье.

Я подошла к двери, но побоялась открыть ее.

Снова тот же звук.

– Кто там?

– Нелл?

– Квентин?

– Можно войти?

– Да, но… Я так привыкла, что дверь заперта снаружи.

– Нет ничего проще, – ответил он, и я услышала, как открывается засов. – Прости, Нелл, – сказал Квентин, входя. – Пришлось многое улаживать.

– Ты генерал армии Ирен, – улыбнулась я, гордясь ими обоими. – Ни разу прежде не видела, чтобы она так охотно уступила главную роль другому. А ты слышал, как она пела?

– Кто же не слышал? Потрясающе… Я знал, что твоя подруга была певицей, но не предполагал, что она настоящая Сирена. Отныне, если мне случится пожалеть об упущенных мною возможностях, я непременно вспомню о том, что имела и потеряла Ирен, и собственные невзгоды покажутся мне пустяком.

– Ты правда хочешь вернуться в Лондон, в отчий дом на Гросвенор-сквер?

– А тебе правда по-прежнему хочется жить в Шропшире? – Квентин лукаво прищурился.

– Иногда.

– Какая ты искренняя, Нелл. Мы все лицемеры рядом с тобой.

– Ни в коем случае! У меня нет желания никого выставлять в дурном свете.

– Ничего не поделаешь, иногда это даже на пользу.

Я пожала плечами.

Он взглянул в сторону окна:

– Это и есть знаменитая веревка?

– Как, и ты о ней тоже слышал?

– И про то, что ты спустилась по ней вдоль стены замка вместе с Годфри и Брэмом Стокером, – кивнул он.

– Между ними, – пришлось поправить мне во имя истины. – Если бы я упала, они бы меня поймали.

– Но ведь сами они держались на твоей веревке. – Квентин отступил на шаг, чтобы посмотреть на меня повнимательнее.

Я заволновалась и даже немного разозлилась. Похоже, он решил, что недооценивал меня, но ведь тогда получается, что он совсем меня не знает. И если так оно и есть, боюсь, это разобьет мне сердце. И все же… Со времени нашей последней встречи я провела неделю в ящике и болталась над пропастью на веревке, так что теперь сердце у меня не столь хрупкое, как прежде. О чем можно только пожалеть.