Красный Яр. Это моя земля - [64]

«Ведущий» — мой.

Я сначала позавидовал круизникам, а потом понял буксирный кайф. Вот что видно с борта лайнера? Кино про море? В чем можно попрактиковаться на лайнере? В расчете курса на бумаге?

На буксире — совсем другое дело! Каждую секунду понимаешь неоценимую пользу, приносимую обществу! Ты то отважным капитаном на мостике рулишь навстречу под завязку загруженному рыбой сейнеру, то матросом на корме принимаешь буксировочные концы. А с бортов холодильников — кстати, довольно часто — перепадает ведро-другое свежевыловленного продукта. Вот, например, соленый и подвяленный осетр, пробовали? Золотой и розовый. Жирный настолько, что, когда впиваешься в него с первобытной страстью, держи подбородок над тарелкой. Иначе лосниться будет не только довольная физиономия, но и роба. Сиди потом на корме с мыльным тазиком, изображай енота-полоскуна.

Герда

От запахов кружится голова. Рот наполняется скользкой слюной. Я закрыла глаза, и в уши полезли, посыпались, поплыли звуки, рисуя собственные картины мира.

Шуршание, треск, перекаркивание ворон, шорох автомобильных шин. Снова треск. Снова вороны. Хлопанье крыльев, птичья ругань — наверное, подрались. Снова шорох… А это что, совсем близко… рычание. Что? Рычание.

Я подхватилась, прищурилась, напряглась. Ногти вонзились в ладони, глаза открылись. Собака, собрав верхнюю губу в гармошку, непрерывно и глухо рычала, вся встопорщенная и готовая к бою. Я всмотрелась. К нам широким шагом двигался ее человек. Тот самый, который вручил мне поводок.

— Ну и ну, детка. А ты ему, я смотрю, не рада.

Я не шевелюсь и дышу глубоко. Мне надо оценить ситуацию, человек далеко, время есть.

Кажется, он идет неровно. Качаясь из стороны в сторону, несимметрично отбрасывая от тела руки под разными углами. Будто танцует хип-хоп, отталкивая самого себя от себя ладонями и локтями.

— Урса! — кричит он, и собака начинает рычать громче, дрожать всем телом. Гармошка над верхней губой сморщилась еще больше. — Урса!

Рычание переходит в лай, охранный, низкий, с закруглением «ао» в конце. Человек приближается, танцуя, и вот я могу разглядеть его лицо, и я вижу, что глазницы его засыпаны, залеплены белым. Белое осыпается и течет из глазниц на щеки, полосами, будто кто-то неудачно, неровно покрасил его театральным гримом. Но человек видит, определенно видит, потому что движется довольно прямо, хоть и хаотично размахивает руками.

— Урса!

Собака срывается ему навстречу, я взрываюсь вместе с собакой и успеваю поймать ее хвост, круп — и мы вместе валимся в мусор.

Раздается короткий треск. Человек взвывает и падает. Конечности двигаются по инерции, человек лежит, как ангел в снегу, разбрасывая мусор крыльями. А когда мусор опадает, больше нет движения. Никакого. Совсем.

Я тоже лежу, не двигаясь, ощущая тишину животом, грудью, прижимаясь подбородком к собаке. Всем телом чувствую, как она дышит, и я дышу вместе с нею, подстраиваюсь под нее. Сначала быстро-быстро, потом замедляюсь чуть раньше, и вот она тоже замедляется, выравнивает ритм. Наконец, глубоко вздыхает и обмякает подо мной.

Кай

Работа буксира круглосуточная, одна вахта сменяет другую. В дневную идем к причалу, тут все рядом. Во-первых, «кормим зверя»: заливаем соляру под завязку и питьевую воду. Во-вторых, думаем о собственном животе. Со списком, как от мамы в магазин, топаем в хозяйственный ангар затаривать камбуз. «Могучий» уже отоварился и освободил телегу.

Наш сухой невысокий черноголовый капитан без трубки, с постоянно торчащей из усов самокруткой, возглавляет шествие. Его зовут Евгений Ленский. Нам для пушкинского перевертыша еще бы штурмана по имени Владимир Онегин, но штурману на буксире делать особо нечего, а вот прокладывать дорогу по причалу он сгодился бы, потому как суета и патрули.

Патрули?

На вопрос Кэпа: «Мужики, что случилось?» — отозвался один. Опираясь локтями на автомат, как на офисное бюро, проворчал: «Проверка документов». Пошелестел бумагами, покачал головой. Переглянулся с напарником и посоветовал: «Если не хотите застрять на берегу, пулей на борт и отчаливайте».

Пока мы таскали коробки со снедью из ангара на телегу, Ленский нервничал и подгонял: «Парни, шустрее!»

В ангаре, как в Греции, есть все, даже робы всех форм и размеров, а вот консервов из списка не оказалось. Кладовщица заменила их вяленым мясом. Некогда выбирать, хватаем пару коробок с «собачьей радостью» и мчим к причалу.

По пути от ангара до борта мы встретили патрули трижды. Третий проверил документы перед самым бортом. Заглянул в телегу, в коробки. Я услышал, как старший отчетливо приказал капитану «Могучего», стоявшего под заправкой:

— С настоящего момента поступаете в распоряжение штаба!

Я бросился к своим, и мы мухой долетели до «Ведущего», выстроились в короткую цепь, перегрузили провиант и шмотки. Моторист — к дизелю, Кэп — на мостик, я — на швартовых. Отчалили.

Вышли за пирс, я взял первую коробку и поволок в кают-компанию. Зашел, поднял глаза и обмер. Из угла меня сверлили две пары глаз. Женщина в марлевой маске и собака.

Герда

Я с такой силой вжалась в мусор и в Урсу, что отключилась и не сразу поняла, что она хочет выбраться из-под меня и скулит. Я перевернулась на бок и выпустила ее. Урса выползла, отбежала, остановилась и отряхнулась, окружив себя облачком шерсти. Посмотрела на меня. Я облизнулась, успокаивая ее. Она отряхнулась снова. Полетела шерсть — мы все вот-вот отравимся тут без масок — отбежала еще чуть дальше, присела и пописала. Звук льющейся жидкости окончательно привел меня в чувство. Я подумала, что мы, наверное, уже сутки не пили и надо выбираться отсюда срочно. Я села и обняла себя за колени. Тело ломило. Болела голова.