Красный Яр. Это моя земля - [55]

На полатях шебаршатся, первой спускается восьмилетняя Нюра. Упорная и злая, зимой она просит Петьку будить ее первой, тогда драгоценные детские валенки достанутся ей, а не Митьке. Ей не придется подвязывать взрослые и штопаные, в которых ходить надо как в лыжах и совсем нельзя бегать. Нюра спрыгивает с полатей, оправляет рубашку, еще сонная выходит в сени проверить, на месте ли сокровище. Довольная, что валенки на месте и сегодня достанутся ей, идет в закуток за печкой, где на бабкиной старой койке спит Маша. Маше скоро годик, она родилась крепкой и до последнего почти не болела. Нюра Машку любила. После Нюры три раза рождались пацаны. Митю она вынянчила, двое до него умерли почти сразу, Нюра даже понять не успела, а Машку ждала… Каждое утро после валенок она шла проверить, как там сестра, поменять мокрое, если надо — покормить. Потом ненадолго, пока Нюра в школе, придет баба Дуня, присмотрит за Машкой. Нюра не доверяла почти слепой и древней, как черт, бабке, старалась оставить сестру так, чтобы ни кормить ее, ни гулять до Нюриного возвращения было не надо. Теперь Машка болела, и Нюра хлопотала над ней больше обычного. Машку много трясет, жар не проходит совсем. Она спит или мутными потухшими глазками смотрит куда-то в огонь. Лекарства, оставленные фельдшером, уже не помогут, я это знаю, но Нюре сказать не могу. Нюра верит, что Машка одыбается, если ей без конца менять влажную тряпку на лбу. Вот и сейчас Нюра снимает высохшую от горячечного детского тела тряпку, обмакивает в ведро с чуть теплой водой, прикладывает к своему запястью, чтобы проверить температуру, и несет в кроватку. «Мама! Мама!!! Маааааааама!!!» Нюра страшно, животно орет и с мокрой холодной тряпкой несется, вышибая тонким телом двери, наружу. Она выбегает босая, скользит у крыльца, оступается и выше щиколотки проваливается в жесткий с тонким режущим настом снег. Худые ноги в морозных цыпках миг стоят в снегу, а потом и ноги, и ночная рубаха, и орущая по-звериному Нюра падает в снежный нанос. Лицом, зареванным детским лицом. Петя, выбежавший следом, хочет поднять сестру, но та, худая, угловатая, рассыпавшаяся в снег, вываливается, выворачивается у него из-под рук.

Найти их, обязательно найти. Я знаю, как их зовут. Я даже запомнила их адреса. Красноармейская? Красногвардейская? Какой идиот придумал называть улицы одинаково?

Сколько сейчас Петьке… девяносто пять? Нет, Петьку я уже не найду. Но его дети, внуки? Наташка, Софка, Коленька? Коленька — сейчас, наверное, Николай Иванович — старше меня нынешней. Они жили здесь, в Красноярске. Тоже мне, задача. Может, сейчас? Все равно не сплю, спрошу у гугла. Вдруг он видный ученый, или местный политик, или… или спился и сдох? Или сидит за убийство? За тупое убийство по пьяни? А я приду на него посмотреть?

Никого из них я не искала. Зачем? Рассказывала Марку, он учил меня мириться. Учил, как отпустить прошлое. Три года он терпеливо, встреча за встречей, выслушивал мои путаные длинные рассказы и ни словом не обидел, не поторопил меня. Он не стал мне более симпатичен, он был моим «школьным врагом», человеком, которого привыкаешь не любить настолько, что, встретив в незнакомом городе, готов расцеловать от счастья. Хоть и не сразу, но Марк поддержал мою идею поехать в Америку: «Черт с тобой, поступай как знаешь, но с ожившими воспоминаниями жить совсем тяжело».

Я научилась управлять ими, выстроила в правильный временной ряд. Жить с воспоминаниями тяжело, но можно — если уметь их не слышать. Или уступать им — как сейчас. Такси, наконец, приехало. В наушниках играет Queen. Громко, очень громко. Музыка собирает разум, волю, внимание в подобие титановой стрелы — я только здесь, и я нигде. Я не вижу снежной каши за окном, не различаю машин, не слышу скрипа чужих тормозов. В реальности больше нет зацепки. Я не вижу времени, не знаю, сколько дороги позади и сколько еще ехать — я будто занимаю свой временной рельс и скольжу по нему с одной скоростью, то догоняя машину, то обгоняя ее. Я вся — Музыка. Через такие всплески открывается портал памяти, и изнутри тебя заполняют живые, объемные, горячие образы. Я там, на стадионе Уэмбли в толпе, слитой в один общий нерв. Мы ловим движения человека на сцене — мы вдыхаем его голос, надеясь задержать его в легких, в себе, в каждой своей клетке.

Лето 1986 года, мне двадцать. Моя старшая сестра Дженис и ее жених Бенджи год назад переехали в Лондон. Поездка на концерт была подарком Дженис и мамы на мое двадцатилетие. Я впервые в Великобритании и вообще впервые так далеко от дома. Прежде мы путешествовали только с мамой. Мама управляет рыбным бизнесом в пригороде Оушен-Сити, Мэриленд. У нас несколько рыбацких лодок, магазин, дюжина работников. В свободное время я обычно помогаю матери в магазине. У нас всегда свежие лобстеры, а наша камбала — гордость города. Филе свежего улова раскупают лучшие рестораны. По пятницам за рыбой к субботнему обеду приезжают постоянные клиенты-евреи. Некоторым я заранее откладываю две-три крупных рыбины.

В той жизни я ни черта не успела — через несколько дней по возвращении из Лондона я попала в аварию. Концерт в Уэмбли оказался последним не только для Фредди. Не успел меня в той жизни разыскать и Марк. Или не захотел — решил, что рано. В той жизни я не узнала, что инфинит.