Красный Яр. Это моя земля - [53]
За три года, что прошли со встречи с Марком, я научилась считать свою жизнь почти нормальной, просто с пунктирами: умер, снова где-то родился, прожил, умер. Долгая жизнь с редкими передышками.
Тогда я не задумывалась о механике. Я не верила Марку, но как быть с людьми на снимках? И дневники, тетради, адресованные единственному читателю — кому-то, кто будет продолжением авторов?
Помню, как листала коленкоровую тетрадь в клетку, служившую дневником пожилой женщине с фотографии. Оказывается, ее звали Надежда. Она родилась в 1907 году и всю жизнь прожила в Сибири. В их далекой деревне, в отличие от тогдашних городов, все дети были грамотными — спасибо домашней школе, организованной еще ссыльным декабристом. Пережила три эпохи и две войны, но в записках надрыв и трагедия революции уступают по силе голодным будням битой русской деревни. И совсем неважно, был это закат монархии или военный коммунизм — вдалеке от высоких политических разборок семья обедала луком. Или картошкой. Или похлебкой с крапивой и мукой.
«…сегодня забрали Ваню. Бригадир донес на карман зерна. Без отца будет тяжело — нормы повысили. Вернусь в смены. У Васьки худо с ногами, в школу не ходит с января. Петька выходит в ночные. Нюре дядька из Урмана привез новые валенки, но Митенька отбирает, не дает ходить в школу… Маше месяца нет, оставлю с Дуней…
…Машеньку похоронили. Неделю не дожила до годика. Нюра сильно плачет, сестру больше всех ждала…
…немного осталось. Доктор говорит, двухстороннее воспаление. Хорошая жизнь. Тяжелая, но хорошая. Любая жизнь хорошая. Вани семь лет нет. Ослеп на Ангаре, вернулся, пожил еще. Дети выросли — четверо, которые выжили. Из померших Машеньку вспоминаем, остальных вроде как не было. Нюра здесь, в Емельяново. Митя с Петькой в Городе, у Митьки прошлым летом жила.Запишу адреса — ты найди их, если сумеешь».
Читала тетради и сравнивала с фрагментами из собственных снов. Узнавала места, сцены, людей.
Я согласилась на гипноз.
Офис Марка с отдельным входом на Горького. Просторный холл, из которого вглубь здания уводит галерея. В галерее много дверей, людей нет. Марк провожает меня в кабинет. Сумрачное помещение на два окна. От любопытного мира Марк отгородился тяжелыми портьерами, сжирающими весь свет и воздух в кабинете. Библиотека в колониальном стиле, овальный стол на слоновьей ноге, английское кресло толстой кожи с декоративными гвоздиками. Марк основателен, консервативен, любит места и предметы с историей. Цепляется за внешние атрибуты, будто они, дорогие, раритетные, замедлят время, и ему не придется снова бежать. Марк страшно не любит переезды, но это крест бессмертных. Марк — рассказчик. Живущий вечно, непонятно, как и откуда пришедший пастух, приставленный вновь и вновь возвращать инфинитов к их многократной жизни. «Я патология, статистический выброс, „психолог у психолога“, — расскажет он позже, — и порядком, знаешь ли, от этого устал. Это у вас что ни жизнь, то аттракцион, а у меня сплошной бег по кругу». В следующие три года я часто виделась с Марком. Говорили обо мне, о моих близких, о моих планах, переживаниях, но о нем я по-прежнему знаю ничтожно мало. Злая шутка: ничего не знать о человеке, с которым знакома почти три столетия.
Подготовку к сеансу и сам гипноз я вспоминать не люблю. Помню, уселась в громоздкое неудобное кресло с гвоздиками. Пышное сиденье оказалось набитым не то опилками, не то песком — усидеть на плотном холме было трудно, я сваливалась то к одному, то к другому борту. Марк обрядился в подобие звездочетской мантии и забубнил про путь, смелость и прозрение, про то, что знание — крест, и что-то еще высокопарное. Он мерно постукивал башмаком и в такт словам махал большим, с чайное блюдце, блестящим диском на цепочке. Все казалось мне смешным и стыдным. Постепенно я перестала вслушиваться. Нащупав подобие равновесия на проклятущем буржуйском кресле, я лениво думала о том, как абсурдно мы выглядим. Как аб-сурд-но… холеный мужик в маскарадном халате, колониальный офис, кресло плантатора и лавина чужих людей в голове. Их лица сначала дискретны, я успеваю вглядеться, узнать, рассмотреть: вот Надежда, вот смуглая южанка, мужчины, дети, Марк. Его много. Потом одни лица сменяются другими, потом быстрее, еще быстрее, я не могу выловить, ухватиться, все — сплошной пестрый вихрь. Они говорят, кричат, я не могу разобрать ни слова. Мне громко. И страшно.
И вдруг я одна — и нигде. На скользкой поверхности исполинского вала. У вала нет конца. У него вообще нет размера. Есть вал и вязкое черное ничто. Он медленно вращается — всегда, с основания мира. Он и есть мир. Я не могу устоять, у меня нет опоры — я взлетаю, а вал продолжает вращаться, как ось вселенской центрифуги, переваривающей само время. Я не могу дышать. Меня сжимает пустота, многотонная пустота космоса. Теперь я знаю правду. Я знаю, что потом ничего нет — только пожирающая себя чернота и вечный шевелящийся вал. Я мечусь в невесомости, я хочу назад — туда, где песчинки дурацких коротких жизней. Я не хочу, я больше не хочу знать, я хочу вернуться. Вернуться! Вернуться! И я реву — навзрыд, всем телом, открытым ртом, разверзнутыми легкими. Я бьюсь о пустоту и ору, ору.
Я опубликовал 80% этой книги в виде газетных и журнальных статей, начиная с 1995-го года, но низкая информированность любителей собак заставила меня и представителя предприятия ROYAL CANIN на Украине опубликовать материал в виде книги. Мы очень надеемся, что в нашей стране отношение к животным приобретёт гуманные, цивилизованные формы, надеемся также, что эта книга сделает наше общество немного лучше.Многое, касающееся конкретных приёмов работы, в предлагаемых публикациях обсуждалось с замечательным практиком — умелым воспитателем собак, Заповитряным Игорем Станиславовичем.
Сборник посвящён Тысячелетию Суздаля. Семь авторов, каждый из которых творит в своём жанре, живёт в своём ритме, создали двадцать один рассказ: сказка, мистика, фентези, драма, путевые заметки, компанейские байки. Выбери свою историю — прикоснись к Владимиро-Суздальской земле.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.