Красный Яр. Это моя земля - [13]
Гоша чиркал, спички ломались в руках, наконец одна занялась. Мальчик подошел к храпящему под старой шубой отцу и поджег сигарету, зажатую между шершавыми пальцами.
Странный звук прорвался к нему через вату болезненной глухоты. Баба Люда стояла во дворе и «звала».
Гоша потянул за подол шубу и потушил сигарету, успевшую догореть до фильтра. Обжегшись, сунул палец в рот, собрался плакать. Мама обычно приходила, дула на ожог, ссадину, и боль проходила.
— Ты за старшего, — сказала она и вызвала скорую помощь. — Папу не буди, он с вахты.
Баба Люда зашла, смела осколки в ведро, приговаривая то ли весело, то ли ворчливо. Протерла кухонный стол, постелила новую скатерть. Заварила травяного чаю. Сказала: «Отцу от похмелья». Положила на стол детские рисунки — Андрей узнал себя, Гошу, Марину, увидел котенка и ежа. Еж, он знал, живет под домом, а котенка Гоша держал под мышкой, стоя на пороге и не решаясь переступить.
Под глазами у мальчика желтели синяки. Он исхудал и смотрел исподлобья, как зверь. И Андрей вдруг понял, как Гоша повзрослел за несколько дней. Вытянулся, ушла детская пухлость щек, в глазах появились жесткость, которой не было, пока Марина была жива.
Андрей наклонился, развел руки, раскрыл ладони и поманил.
«Если не подойдет, Марина никогда не простит».
Гошу вдруг перекосило, но ни слез, ни всхлипов он не издал. Резко, рывком вздохнул. Проглотил комок в горле. Протянул отцу котенка и сказал: «Папа, надо его назвать».
Сулейков Андрей.
Бобровый log
Фанпарк «Бобровый лог» — всесезонный парк спорта и отдыха рядом с государственным заповедником «Столбы», в 20 минутах езды от центра города. Зимой фанпарк работает в формате горнолыжного комплекса. Летом и в межсезонье это территория активного отдыха и развлечений. Экскурсионные прогулки на канатно-кресельном подъемнике, уникальные для России аттракционы, пляж и бассейн с теплой водой под открытым небом, детские площадки, беседки для пикников, кафе, бары, рестораны премиум-класса, спа, а также трассы для downhill (скоростного спуска на горном велосипеде) и терренкура (оздоровительной ходьбы).
Фанпарк «Бобровый лог»:
Красноярск, ул. Сибирская, 92
log — файл с записями о событиях в хронологическом порядке, простейшее средство обеспечения журналирования.
Если бы я тебя не боялась, мама, я бы стала ветеринаром. Ходила по навозу в сапогах выше колена и принимала роды у коров и лошадей. Но я тебя боялась, мама. Твоего презрения, твоего сопрано. Ты морщила нос, как будто от меня дурно пахло. И высоко, тонко говорила: «Что? Отойди от меня! Ветеринаром, фу! Кому ты будешь нужна? Ветеринаром она! Программистом сначала стань, банкиром! А потом хоть дворником, мне плевать».
Так я стала программистом, сисадмином. С первого курса, как и все наши, пошла работать, куда взяли. В спортмаг, где наверху — сноуборды, коньки, лыжи — люди, движение, краски жизни. Внизу — склады, сумрак, дно, коробки. А в сумраке и коробках — я. Черный экран и светящиеся буквы. Читала bashorg? То-то! Все мои будни программирования — там.
У меня никогда ни разу не было парня. Пока все наши девочки держали осанку и примеряли лифчики пуш-апы, я — юная сестра Квазимодо — колдовала над кабелями, как над веревками церковных колоколов. Не кобелями, мама. Кабелями. Нет, это не одно и то же. Нет, мам.
Второй наш сисадмин, Мишка, однажды, крепко так напившись, приобнял меня за плечи и спрашивает: «Антонова, а ты когда-нибудь целовалась с парнями?» А я ему: «Нет, никогда». А он мне: «И я никогда, давай целоваться?» И мы стали. Потом до меня дошло, что он сказал «с парнями». А я-то дура, повелась. Но все уже. У него был прокуренный язык, и он не чистил зубы. В темноте-то в серверной не видно, чистил или нет. А от табака перегар горький… кто пробовал, знает. Но это такое — не девственность, конечно, но хоть что-то. Кому скажи, что я впервые поцеловалась с парнем в восемнадцать лет.
Поэтому я начала пить алкоголь, мама. Сначала вино, пиво. Потом чего покрепче, коктейли. Научилась готовить Кровавую Мэри, разбираться в водке. А ты знаешь, например, что с сельдереем и чили вкуснее, чем с табаско? Я вот знаю.
Через год прокуренных поцелуев Мишка бросил сигареты и увлекся сноубордом. А я — пить не бросила, но. Целоваться с ним стало слаще, хотя дальше поцелуев дело не зашло. В темноте мы много — того, а на свету — никогда.
— Ты это, Антонова, не говори никому, ладно? Я же это, по дружбе, ну.
— Конечно, Миш. No problem.
Кто учил тебя русскому, Миш?
Мои октябрьские девятнадцать по традиции отмечали в баре. Не Oktoberfest, но тоже ничего. Дверь — в краске. Лица — в масках. Знакомые стены. На стенах — галереи шедевров, созданных под наплывом чувств. Это ведь руины-бар Вписка. И я в день рождения всегда в руинах. Надо цементировать, и Батя поможет.
Батя — черная, на вьетнамском дереве настойка. Подается в стопке. Точнее, в двух. В одной настойка, в другой вода. Подходишь к Фикусу — его тоже зовут Батя — чокаешься с ним, доверяешь сокровенное, потом воду — в Фикус, настойку — в себя. Поговорили, полегчало. А Батя не проболтается. Надега.
Столы сдвинуты кучно, мы тоже. Развалились и расселись полукругом. А перед нами Мишка — исполняет сноубордический моноспектакль. Мне — мерзлячке — его страсти непостижимы. Он рассказывает логично, стройно, хоть экипируйся и беги. Слушаю, не отрывая взгляда. Ясно же, что инфа не пригодится, но не все же с ним целоваться в темноте.
