Красный сокол - [58]

А у Ивана свои проблемы, своя печаль. Квартира Чкалова многое напомнила. Не сбылись мечты обкрутиться вокруг «шарика».

Не те времена настали. А главное, он не дотянулся до учителя, легендарного летчика, гения высшего пилотажа. Так хочется доказать миру, что он — наследник Чкалова и последователь Громова, тоже на многое способен, горазд и подвиг совершить, и смерть перебороть, и жизнь положить на алтарь Отечества.

Только бы ему приказали, поручили, доверили. Фронт — вот то единственное место, где он сможет полностью реализовать все свои способности, показать свое мастерство пилота, свою силу.

Узнав о гибели Супруна, Иван месяц ходил замкнутым, молчаливым, нахохлившимся тугодумом, просчитывая варианты появления на фронте, достойные самого неукротимого авантюриста двадцатого века. Как и все, со школьной скамьи он помнил слова Горького о том, что в жизни всегда есть место подвигу.

«Сейчас это место на фронте, — думал он. — Пора пробиваться дальше. Не для того он вырвался из китайской глуши, чтобы протирать штаны, сидя в самолете на лямках парашюта, будь он трижды проклят. У немцев, у япошек он за спиной. Удобно и легко с ним покидать самолет, вываливаться из кабины падающей машины. А тут сидишь на этих толстенных металлических лямках и за какие-то десять — двадцать минут, при неимоверных перегрузках в воздухе, они так впиваются в ягодицы, что целый день потом ходишь, как избитый палкой по заднице. Посадить бы этого конструктора в самолет, покрутить бы с ним все петли, виражи, свечи, а потом заставить покинуть кабину при штопоре, он бы сразу почувствовал бездарность своего изобретения и пошел бы крутить быкам хвосты, при наличии совести, разумеется».

Так он шел, предаваясь горьким мыслям, после очередного полета, как ужаленный в седалище, и проклинал парашют, а навстречу ему оружейник тормозит на велосипеде:

— Что не весел, нос повесил? Ужель с ума сводит жена?

С оружейником Вахмистровым он познакомился сразу, как приехал на завод. Что-то было в нем притягивающее. То ли мажорный настрой души, то ли открытость ума, то ли доверчивость сердца. По слухам, он улетал куда-то под Москву пристреливать свою пушку в зенитной батарее. И вот теперь вернулся с фронтового полигона, похоже, довольный своей поездкой.

— Что новенькое узнал на фронте? — в тон ему сказал пилот.

— Да как будто Москва вне опасности. А как дальше будет — нам невдомек. Наше дело маленькое: куй победу там, где прикажут.

— Ну, вот. Ты поешь ту же самую песню, что и все, — безнадежно махнул рукой Иван. — И скучно, и грустно, и некому руку подать.

— Не понял. Вот тебе моя рука. Правда, маленькая, не то что у тебя, но… верная. Это не я говорю тебе. Это сказал мне сам Громов. Знаешь — кто он? «Давай — говорит — пристраивай свою пушчонку на самолет. У тебя верная рука». Чуешь?

— Громов? Где он? — вмиг преобразился импровизатор лермонтовского стиха.

— За Москвой, под Калинином. Недалеко от Ржева.

— А что у тебя за пушка? Нельзя ее на истребитель? — разгорелись глаза испытателя.

— Не знаю. Попробую на бомбовоз вначале. Все тебе хочется быстро. Раз-два и — в дамки. Помню, ты, как появился у нас, бредил крупнокалиберным пулеметом. А теперь вот пушку на блюдечке подавай. Нельзя так. Быстро только кошки… того, скребутся, — смущенно добавил инженер.

— Крупнокалиберный — хорошо, а пушка — лучше, понял? Главное, чтоб она строчила, как пулемет, — впервые улыбнулся чему-то своему, потаенному, Иван. — На фронт мне надо. Не подскажешь, кому лично написать? Начальство наверху поменялось — не могу допетрить: кому рапорт подать, как достучаться.

— Вот пушку пристрою, вместе полетим начальству показывать в действии. Там виднее будет. По рукам?

— Лады. Держи пять. Только не тяни кота за хвост. Жми на все педали, и победа будет за нами.

Прошел месяц, а просвета впереди, в котором он смог бы точно сориентироваться и выйти на цель, не образовалось. И он подал рапорт на имя народного комиссара авиационной промышленности. Но отзыва не получил. Видимо, все ответы оседали в кабинете директора завода.

Глава 3 Побег

Пушку все-таки вмонтировали на новейший, еще не запущенный в серийное производство истребитель ЛаГГ-3. Оружейникам пришлось изрядно повозиться, чтобы втиснуть скорострельное 20 миллиметровое орудие в крыло. Иван Евграфович не мог нарадоваться на грозно торчащие вперед стволы из-под крыльев. Итоги стрельбы по мишеням ошеломили бывалого летчика с первых выстрелов. Он поразил все мишени из разных положений.

Ночью долго не мог уснуть. Перебирал в памяти все этапы воздушных схваток в Испании, в Китае, на Халхин-Голе и не мог найти сходства ни с одним оружием, испытанным ранее на истребителях всевозможных конструкций. «Вот бы мне попробовать ее в настоящем бою», — думал он.

Изобретатель чудо-пушки опять укатил на фронт собирать техническую характеристику на свое детище где-то в районе города Калинина. На утро Федоров потребовал установить мишени на земле, чтобы проверить эффективность стрельбы по наземным целям. И снова фурор. Он не верил своим глазам: макеты танков, машин, самолетов разметались в пух и прах, едва попадали в крестовину прицела. И он решил: «Пора. Хватит ждать манны с неба. Пальма первенства опять достанется другому. Кто виноват? Что мешает ему исполнить свой воинский долг непосредственно на передовой? Неужели Железный крест от Гитлера? Если так, то теперь, когда наступление немцев на Дону развивается, перестраховщики не поверят в его благие порывы, даже если он перейдет из комсомольцев в члены ВКП (б)».