Красный снег - [85]

Опомнившись, Марина весело подхватила ведро и выскочила во двор. А Пашка вышел позже. Он довольно щурился на медленно падающие снежинки, подставляя им лицо и улыбаясь от их щекотного прикосновения.

— И теперь снегопад, — сказал Пашка, глядя, как припорашивает снегом рельсы.

Поднял лицо — все было иначе: снежинки, прикасаясь, не щекотали, а кололи. Он быстро смел снег со стрелки и, продолжая думать о Марине, легко поднял и повернул ручку с грузилом. «Куда ее завез урядник? — пожалел он Марину. — Пропадет баба…»

Вдали послышался шум. Пашка пугливо вздрогнул. Взгляд устремился к тупику. Засыпанная снегом колея белым саваном тянулась от главной станционной дороги. Пашка повернулся в сторону приближающегося шума, затем скосил глаза на стрелку — она была передвинута на тупик. Попытался повернуть ее обратно, но что-то заело, рычаг не слушался. Пашка бросил рычаг и побежал к станции. Дальше он ничего не видел. Он только слышал, как часто застучали колеса по стрелке, а потом грохнуло и заскрежетало железо.

Паровозы остановились у красного огонька семафора. Вишняков пошел узнать, почему Громки закрыты.

В станции — никого. «Совсем разбаловался телеграфист, ушел черт те куда, оставил станцию зимнему ветру…»

Смеркалось. Постояв на перроне в ожидании Пашки, — может, еще объявится, — Вишняков сам повернул ручку и открыл семафор. «Надо будет назначить сюда Пшеничного, Евгения Ивановича, Пашкиного друга, ждать нечего — сбежал, должно быть, и не вернется… Пшеничный когда-то работал станционным грузчиком, авось разберется, когда семафор открывать, а когда держать закрытым. Взять надо под контроль Громки, как советует Пономарев…»

На станции приятно запахло чадом паровозных топок. Вишняков радовался — свой транспорт есть. Даже голая посадка за путями темнела не так сурово и пустынно. «Вот и все слова… — мысленно продолжал он спор с Пономаревым. — То же хитер: предложил на Доброрадовке гаубицу с поломанным замком: „Слесаря у вас найдутся, а мне завтра в поход выступать“. Найдутся и свои слесаря, и из военнопленных. Но согласись, если уж война, то солдату она кажется главной там, где он воюет».

Мелочь — поставить зеленую лампочку на семафоре — а сколько жизни она придает. Вишнякову не хотелось думать, что зеленый огонек единственный в холодном зимнем поле, что дальше простирается мгла от нависших низко снеговых туч, однопутка уходит к донским полустанкам, где стоят кордоны и гремит котелками калединская армия.

Ему страсть хотелось, чтоб дороги всюду были открыты…

Взволнованный удачной поездкой в Доброрадовку, Вишняков расхаживал по стрелкам. Почему-то повернул к тупику и неожиданно обнаружил накренившийся тягач и платформу. «Что это еще такое?..» Тягач и платформа врезались в тупик. А где же моторист? Платформа была нагружена шпалами. Стало быть, ремонтерский поезд… Вишняков осмотрел место крушения. «Проспал стервец Пашка, — ругался он, — не перевел стрелку, а потом сбежал…» Вишняков заглянул в кабину тягача — ящики. Что за ящики?.. Повернув один, он прочел: «Динамит». Надпись сделана крупными черными буквами, как обычно на ящиках с динамитом. «Не зря сбежал моторист…»

Картина крушения прояснялась. Трудно только понять, что за тягач и почему в нем динамит. Не тот ли это «ремонтник», который ходит по путям и по приказу Каледина подрывает мосты на донбасских дорогах? Если тот, тогда и моторист находится на службе у Каледина, и с ним встречаться — не в перышки играть. Вишняков вернулся от тупика к стрелке, — «ремонтер» явился на Громки из Дебальцева: след колес на рельсах еще свеж. Может быть, для шахты предназначен груз?..

— Э-эй!.. — на всякий случай крикнул Вишняков, зовя моториста.

Голос потонул в вязкой тишине. «Сутолову надо поручить — разыщет», — решил Вишняков. Но крушение все же создало затруднение: Вишнякову надо вернуться в Доброрадовку за порожняком, а динамит нельзя оставлять без охраны. Да и вообще оставлять Громки без присмотра нельзя…

Он обнял за плечи подошедшего Фатеха.

— Помоги, дорогой, подежурь — некому, кроме тебя…

Фатех понимал не все русские слова. Слово «дорогой» он знал. Только старый Джалол обращался к нему «чони Фатех», что значило «дорогой Фатех». Он никогда не отказывал Джалолу.

Не отказал он и Вишнякову — остался на Громках…

24

Измученный и подавленный страхом, Пашка поздно вечером троекратно, как было условлено, постучал в ставню Калистиного дома.

Она открыла не сразу. Пашка сердито попрекнул:

— Думаешь, лето — можно ждать!

— Прости, Паша, гости у меня.

— Кто?

— Феофан Юрьевич и еще с ним…

Пашка повернул было обратно, но Калиста Ивановна схватила его за руку.

— Не уходи, — зашептала она плаксиво. — Одного тебя люблю! Слышишь, не оставляй меня!..

— Кто с ним? — еще раз спросил Пашка.

— Не знаю. Ты ничего не думай. У нас о тобой дело решенное. Не опасайся его: с ним — прошлое, я уже про то сказала… Паша, любимый, не оставляй меня одну с ними.

Пашка нехотя вошел.

В комнате, при свете лампы с прикрученным фитилем, он увидел небритого, в помятом костюме, плешивого Фофу и длиннолицего блондина, приходившего на Громки. Пашка остолбенел, встретившись с его неподвижным взглядом.