Красный снег - [84]

— Эх, ты, простота! — вздохнул Пашка, уверенный, что Фатеха не возьмут.

Вдруг Вишняков подхватил его под руки и подтолкнул к лестничке.

Паровозы отправились на Доброрадовку.

Выйдя на перрон и постояв несколько минут для порядка, Пашка вернулся к телеграфу. Входил он в свою тихую комнату не так, как раньше, а поминутно оглядываясь: могильная тишина Громков была нарушена. Он подумал, что, может, Калиста была и права, когда просила уехать в неизвестные края, где люди живут поспокойнее. Пашке ничего не надо было. Ему до сих пор неплохо жилось. А свобода — штука забавная. Вишь, командующему Пашка не понравился. Прикажет — убери, и уберут, не подумав, что Пашка тоже свободный человек, может говорить про жизнь, как она ему представляется, и служить тому, кто ему больше приходится по душе.

— Чепуха это — война за свободу! — вслух произнес Пашка, потягиваясь.

Постоянные недосыпания приучили его пользоваться каждой малой возможностью, чтобы поспать. Он пристроился на дубовой скамье, стоящей в темном углу телеграфной, накрылся шинелькой и сладко выпрямился. «Не одинаково они гнут…» — в последний раз подумал о Вишнякове и Пономареве Пашка. Тишина начала убаюкивать его. Затуманилось, заклубилось, как дым. Дымом затягивало дорогу. Серая мгла покрывала поля… Пашка уснул.

Вдруг он услышал настойчивый стрекот телеграфного аппарата. Вначале стрекот напоминал ему шум далеко идущего поезда. Только когда он поднялся и прислушался, шум стал яснее и заставил подойти к аппарату, выстукивающему на узкой телеграфной ленте прямой узор телеграммы. Пашка начал читать: «Ведем бой бронепоездом тчк левее Чернухина замечена кавалерия тчк в сторону Громков проскочила дрезина с платформой тчк задержать тчк в крайнем случае открыть стрелку на тупик тчк смерть врагам революции и трудового народа тчк комиссар Трифонов тчк».

Пашка тянул по ладони левой руки узкую ленту. Телеграф вдруг замолчал. В комнате стало тихо. В точности так, как тогда, когда поступила телеграмма Черенкова из Лесной. Пашка бросил лепту на пол. Он не мог понять, о какой дрезине шла речь. Если о той самой, о которой предупреждал Дитрих, то зачем ее нужно было принимать на тупик? Ошалел Трифелов, бронепоезда испугался, пошел строчить дурные приказы. Тупик в Громках был один. Там, в конце пути, лежала перегнившая шпала. А дальше высокая насыпь обрывалась и белели одни сугробы. На всем ходу дрезине идти по тупику минуты две. Затормозить трудно. При слабой скорости дрезина только юркнет в снег. Если же она не сбавит скорости, тогда долетит до сваленной недалеко щебенки, и все кончится иначе.

Пашка поднял ленту и прочел еще раз: «Смерть врагам революции и трудового народа…» Не может быть, чтоб о ремонтной дрезине говорилось такое…

Пашка бросился к аппарату и попытался вызвать дежурного по Дебальцеву. «Для меня должен быть приказ дежурного, — спасительно подумал Пашка. — Этот обязан знать…» Но аппарат молчал.

Пашка посмотрел на часы — телеграмма была передана спустя пять минут после прохода дрезины через Дебальцево, в Громках она должна быть через минут сорок. «Можно, ясное дело, сказать, что стрелки заморозило, — подумал Пашка. — Или податься сразу на Казаринку? Не было никого, и все дело…» Он выглянул в окно, словно надеясь, что кто-то придет и поможет ему решить, как быть. Может, к тому времени подойдут паровозы из Доброрадовки?

— А если не подойдут? — прошептал Пашка.

«Донбасс собираются задушить не голодом, а открытой войной», — вспомнилось ему предостережение Пономарева.

«Вот она и война», — думал Пашка, пытаясь принять какое-то решение.

Ни о каком своем прямом участии в войне он и не помышлял. Пускать дрезины под откос — это не его дело. Может, встретить дрезину, как приказывал Дитрих, а дальше — пусть сами думают.

Не приняв никакого определенного решения, Пашка взял метелку и пошел к стрелке. На душе было скверно. Ему снова припомнились настойчивые уговоры Калисты Ивановны по поводу отъезда. Может, лучше и уехать?..

Пройдя короткий перрон, Пашка остановился и прислушался. Тихо.

Тяжело вздохнув, он двинулся к стрелкам, будто его кто толкал в спину.

«А что, если дрезина остановится, станет перед стрелками и обнаружится, что они переведены на тупик? — холодея, спросил себя Пашка. — Разговоров долгих не будет — к стенке! Ни судов, ни адвокатов, — становись и не задерживай: люди запятые, еще куда-то должны успеть». Пашка помотал туманной головой, — скажи-ка, чего это ему раньше не пришла в голову такая мысль? Ясно, что могут расстрелять на месте.

«А Трифелов? — уныло спросил себя Пашка. — Тоже, наверно, умеет. Тьфу!» — сплюнул Пашка, медленно продвигаясь к стрелке.

Сверху сыпался медленный снежок. Летел он так празднично и спокойно, что Пашка на минуту забыл, где он и что с ним. Почему-то вспомнилась прошлогодняя гулянка на рождестве у родича Семена Павелко, — может, потому, что от таких воспоминаний ему становилось легче и спокойнее… Пили в доме, упарились, а потом все, как один, подались на улицу.

Вот так же падал снежок и щекотно таял на разгоревшихся лицах, постепенно возвращая бодрость захмелевшим от выпивки. Пашка огляделся и заметил недалеко от себя урядникову жену Марину. Она ловила снежинки ладонями и улыбалась ему. Пашка решительно подмигнул ей и указал глазами на глупо смеющегося в стороне урядника. Ему не впервой было одним взглядом такое сказать бабе, чтобы она мигом поняла, что ей надо делать. Удалось сказать и на этот раз. Марина затеяла игру в снежки, а потом, когда все отдалились от двора, юркнула в холодную, для летней поры построенную кухню и позвала незаметно Пашку. Оттуда они слышали, как хрипло горланил разгулявшийся урядник, как повизгивали убегающие от него бабы.