Красный снег - [81]

Отдав это распоряжение, Дитрих вышел. Фофу он предусмотрительно оставил возле придорожной лесной посадки, в километре от станции.

Пашка, конечно, выскочил из телеграфной, чтобы еще раз поглядеть на уходящего гостя. Не сумев поговорить с ним потолковей и посмелее, он продолжал этот разговор мысленно: «Ишь, гусь кошлатый!.. Сказал как обрезал. А на кой черт мне все эти инженеры-путейцы? Из Дебальцева — ни мур-мур про инженеров-путейцев. То телеграммы слал, а теперь, видишь, явился своей личностью… А насчет анархии, мил человек, я тебе скажу, что она теперь, наверно, кончается, как метель на дороге, — телеграммы иного толка пошли…»

Постояв несколько минут на холодном перроне, понаблюдав за тем, как высокий Дитрих шагает по путям, и, убедившись, что его, наверно, интересует состояние железной дороги, Пашка вернулся в теплую телеграфную. Идти в Казаринку не хотелось: и лень, и любопытно принимать этот поток телеграмм, для которого как будто кто открыл путь специально, чтоб успокоить казаринских шахтеров, смущенных слухами о Черенкове: читайте-де, все шахты против Каледина, все шахтеры за большевиков и советскую власть.

Близился вечер. Смеркалось. Морозные рисунки на стеклах покрывались холодной синевой. Пашка постучал озябшими ногами по полу и уселся поближе к топящейся жарким углем печке. Если бы не появление Дитриха, он моментально бы пристроился подремать: к Громкам больше никто не обращался, все разговоры «шли мимо». Дитрих вывел его из равновесия. Никак он не мог успокоиться, что сробел перед ним, не поговорил как следует и не показал свою самостоятельность. Избалованный женщинами, их покорностью и тем, что они всегда попадали к нему в зависимость, он тяжело переживал даже малые признаки собственной зависимости и слабоволия. «Деньги дают людям власть, — пытался рассуждениями успокоить себя Пашка. — А Вишняков? — вдруг спросил он себя. — Какие у него деньги и имущество? А тоже — умеет. Не шумит, не покрикивает, однако всех вокруг себя вяжет узелком, вяжет и себе поводки оставляет. Или он знает что-то такое, чего другие не знают, или понимает что-то недоступное для других, или удача у него такая?..»

Задумавшись, Пашка не выглядывал в окно и не заметил, как к Громкам подскакали пять всадников. Один из них — командующий отрядами Красной гвардии Донбасса Пономарев, остальные — его личная охрана. Убедившись, что на станции все спокойно, Пономарев отправил охрану.

— На Доброрадовке ждите — я туда подъеду с Вишняковым…

Он прошелся по перрону, недовольно распахивая сапогами неубранный снег. Вернуть бы красногвардейцев, чтоб навели здесь чистоту. Но поздно — четверо всадников ушли далеко, уводя и его лошадь.

На телеграфе Пономарев появился в тот момент, когда Пашка задремал.

Толкнув дверь, Пономарев остановился, с любопытством разглядывая клюющего носом щеголеватого телеграфиста. В широких глазах командующего блеснула зависть: он не умел спать сидя. Пономарев кашлянул. Пашка поднял голову, бессмысленно посмотрев на него.

— С добрым утром, — усмехнувшись, сказал Пономарев.

— Взаимно, — пробормотал Пашка и попытался быстро подняться.

Это ему не удалось, он качнулся и опять сел на стул, поглаживая затекшие ноги. Еще раз посмотрел исподлобья на вошедшего. В том, как тот уверенно стоял на длинных ногах, как топорщил коротко подстриженные усы, Пашка увидел что-то начальственное. «Носит их, — подумал он недовольно, — одни уходят, другие приходят… черт с ними…» В эту минуту он вдруг пришел к выводу, что смысл происшедшей революции и должен заключаться в том, чтобы выступать против любого начальства.

— Я телеграфист станции Громки, — сказал он, продолжая сидеть.

— Вижу, что телеграфист.

Пашка ершисто поглядывал на вошедшего! Смушковая серая шапка, не заломленная назад, подвернутая «котелком», успокоила его. «Не очень бравый, — заключил он, — носит шапку, как булочник…»

— Что надо? — спросил Пашка, ни за что не желая допустить, чтоб и этот стал на него покрикивать, как Дитрих.

— Дебальцево запроси! — потребовал Пономарев, пройдя в комнату и стягивая шапку с лысеющей головы.

— От кого запрос? — дерзко спросил Пашка.

— Скажешь, Громки интересуются.

— Громкам могут не ответить, еще б надо что-то прибавить.

Пономарев сдвинул брови.

— Хватит!

Он не стукнул кулаком по столу. Но Пашка заметил по бровям, как они хмуро осели над прилипчивыми карими глазами: этот не остановится перед тем, чтобы стукнуть.

— Что надо? — тише спросил Пашка.

— У дежурного узнай о паровозах для вашей станции.

— Еще что?

— На первый раз хватит.

— Ладно, — согласился Пашка и отстукал запрос, — Придется подождать ответа.

— Подождем… Где начальник станции?

— Не отчитывается он передо мной. Уехал.

— Куда уехал?

— А черт его знает, куда. В Штеровку, говорят. Кому какое дело? — огрызнулся Пашка.

— Вы у кого на службе? — спросил Пономарев, посмотрев на него, — В Штеровке Каледин хозяйничает.

— Теперь хозяевов — хоть пруд ими пруди.

— Тебе будто от этого не очень хлопотно.

— Мне что, земле тяжко от множества хозяевов.

— А ты за то, чтоб один хозяин был на земле?

«Прижимает, гад, ей-право, прижимает», — невесело подумал Пашка, а вслух ответил: