Красный снег - [70]

Прочитав письмо, Вишняков не мог не порадоваться: все совпадало с его мыслями — оборона обороной, но шахту ни в коем случае нельзя бросать. Письмо казалось успокоительно-мудрым и мужественно-ясным. Два дня тому назад он чуть было не дрогнул: пришел с известиями о разведке на Лесную Сутолов, за ним Пшеничный, а за этими двумя — Лиликов. Все трое утверждали, что видели Черенкова, что скакал он по степи в сопровождении троих или четверых ординарцев и не очень опасался встречи с вооруженными заслонами. Если это так, то о какой же работе можно вести речь? Надо немедленно мобилизовать людей в отряды, посылать их на Громки, Лесную, к Косому шурфу, к Чернухинскому лесу и на высоты, господствующие над Благодатовским шляхом, ведущим к Казаринке. Настало время вступать в войну, а не таскать уголь из шахты.

Вишняков уже вызвал Калисту Ивановну, чтоб продиктовать ей приказ о военном положении и «прекращении на время добычи угля для потребностей революции». Потом решил еще раз обдумать создавшееся положение и не торопиться с приказом. Разведка на Лесной и появление Черенкова возле Косого шурфа ничего не изменяли. Есаул один раз уже занимал Лесную и уходил оттуда. Он не такой дурак, чтоб вводить карательный отряд в зону действия дебальцевских бронепоездов. Маленькие станции ему не нужны. Экспедиция его карательная, стало быть, он будет двигаться к тем поселкам, где укрепились Советы. Скорее всего, он специально бегает вокруг Казаринки, чтоб выманить из нее побольше бойцов на мелкие станции, а потом ударить по ней основными силами. Может быть и другое, более простое и понятное: по всей границе Области Войска Донского разгуливают мелкие вооруженные отряды казаков, вторгаются на территорию, занятую Советами, убивают, грабят, занимаются поджогами, чтоб напугать шахтеров, заставить их бросить работу, покинуть шахты и уйти подальше от Донбасса, в безопасные места.

Прекращение добычи угля будет только на руку калединцам. Сутолов не понимает этого. Ему бы только согнать всех людей в боевой строй, и невдомек, что в боевом строю в данное время стоят все, кто выполняет приказы революции не только с винтовкой в руках, по и с обушком, слесарным молотком и плугом.

Отказавшись от приказа, Вишняков созвал Совет и изложил свои соображения насчет организации обороны и работы шахты. Победа оказалась на его стороне — большинство проголосовали за продолжение работы в шахте. Но даже те, кто поднимал руку за Вишнякова, отворачивались, боясь его смелой уверенности.

— Дывысь, щоб не остаться нам в дураках, — шепнул ему на ухо Пшеничный.

Где же он теперь, чтоб прочитать это письмо Артема?

Был ранний час, в Совете — никого. Пшеничный отправился к Трифелову сообщить о действиях Черенкова и предупредить об усиливающейся его активности. Сутолов не вернулся после проверки ночных караулов. Лиликов наверняка в шахте. Обычно никто в эту пору не показывался в Совете. Одна Калиста Ивановна аккуратно являлась в утренний час, как это было заведено еще в старые времена, когда она работала в шахтоуправлении.

Вишняков прошелся по комнате. Испытывая нетерпение похвалиться хорошей новостью, он позвал Калисту Ивановну и велел перепечатать письмо.

— Для народа интересное, — сказал он, отдавая письмо. — Сделай радость для народа!

— Тем только и занимаюсь, что печатаю радости для народа, — поджав губы, ответила Калиста Ивановна.

Слова эти больно ударили Вишнякова по сердцу. Он сказал сквозь зубы:

— Такую службу для тебя придумали.

Калиста Ивановна не заметила перемены в его голосе. По обыкновению, она думала о Пашке, о том, что он, наверное, обманывает ее. У нее болела голова от бессонницы. Ей больно было смотреть на свет. Все казалось безразличным.

— Сколько надо экземпляров этой радости? — спросила она.

Вишняков не мог допустить насмешки над тем, что представлялось ему важным. Кулаки его сжались, лицо потемнело, губы побелели. Он крикнул во весь голос:

— Весь день будешь печатать только это! Понятно?

Калиста Ивановна испугалась. Она никак не могла понять его: то он был сдержан и даже покладист, то вдруг, как сейчас, становился грубым и непреклонным. «Лучше с ними не связываться», — подумала она о нем и обо всех советчиках сразу и поспешно вышла. Вишняков кипел от обиды: «Ишь кобыла замшелая, Фофина подстилка! Некого другого посадить за машинку, а то бы живо взашей. И так Сутолов надоел своими придирками из-за нее…»

Вишняков сел за стол, положив на руки шумящую от усталости голову. Ему бы сейчас подремать полчасика в тепле — ночью не мог уснуть из-за холода в доме. Как же можно уснуть? Перепечатает Калиста письмо, пойдет он с ним на шахту, почитает людям. Надо бы еще с Лиликовым потолковать. У Лиликова голова светлая, он знает, как надо.

Хорошо все же, что Лиликов задержался в Казаринке. А мог уйти. Звали его в геологическую партию на Урал. Вишняков удержал: какая сейчас геология, когда всюду порохом пахнет, а на шахтах нет специалистов? Дружков, правда, много среди «бывших», промышленники его знают еще по тем временам, когда он ходил в изыскательской партии Лутугина по Донбассу. Своей рабочей власти никогда не изменит. Сутолов, может, преданнее, но бывает слишком красив и важен в своей кожанке, перетянутой ремнями. Иногда кажется — эта кожанка у него ум отбирает. О чем бы ни заходила речь, все о своем — «надвигается гибель мировой революции, только штык и шашка ее могут спасти». А Ленин не только о таком спасении революции говорит. Положено показать, на что мы и в работе способны. Как повести производство, чтобы оно ладилось лучше, чем при капиталистах? Черенков будет летать, как докучливая муха возле запряженного в плуг вола. Только для вола не муха главное, а то, как «довершить» загонку, да еще завтра одну, да послезавтра, пока не зазеленится поле хлебами и не взойдет над ним жаркое пожнивное солнце. Никакой лихости и красоты у этого вола. Строевые кони легко обставят его по красоте и страсти. Но строевые кони проносятся, как ветер, затаптывая копытами все зеленое и живое. А вол тянет, роняя на землю стеклянные струи слюны, крепко упираясь ногами, тянет арбу, тянет плуг, потянет и всю жизнь, переполненную надеждами.