Красный снег - [66]

— Чего тебе о нем… Птица залетная. Распахнул клетку и выпустил — пускай летит.

Она открыла глаза, хотела потянуться рукой и погладить по голове хорошенького вестового и вдруг увидела Черепкова. Он показался ей чумным дьяволом, от которого можно защититься только крестным знамением. Надежда медленно перекрестилась. Вестовой повернулся в ту сторону, куда она смотрела округлившимися от ужаса глазами.

— Кому клетки открываешь? — спросил есаул.

Вестовой вскочил, свалив скамейку, и вытянулся по стойке «смирно».

— Кого отпускаешь? — прошипел есаул, доставая из кармана галифе наган.

— По вашему приказанию отпустил кабатчика, — быстро и четко ответил вестовой.

Есаул смотрел на него расширившимися глазами. В них были безумие и беспощадная злоба. «Убьет!..» — испугалась Надежда. Она хотела вскочить, чтоб вырвать у есаула наган, но силы оставили ее — она не могла подняться и только смотрела, как есаул играет наганом, покачивается на подгибающихся ногах и пытается удержаться за дверной косяк.

— Приказ от вас получил… — прошептал побелевшими губами вестовой.

Этот притишенный испугом шепот подтолкнул Надежду. Она вскочила и бросилась к есаулу. Поздно. Он успел трижды выстрелить в смирно стоящего вестового. Надежда ахнула, увидев взметнувшееся, а потом рухнувшее на пол тело.

— Большевистская собака!.. — прошипел есаул, заталкивая наган за пояс штанов.

Надежда растерянно посмотрела на руки убитого с тонкими белыми пальцами. Подняла тело вестового и положила на лавку. Струйка крови прорывалась из мучительно стиснутых губ. Надежда сняла платок и вытерла кровь. Пригладила черные кудрявые волосы и провела рукой по стройным ногам в новых сапожках. Ей будто больше ничего и не надо, только бы он и в смерти оставался таким же чистеньким и светлым, каким она увидела его впервые на своем дворе и не поверила, что такими могут быть люди в это время. Сложила ему руки на груди. И вышла из дома, боясь принесенной выстрелами тишины и все еще не веря в смерть.

Во дворе, где все бело от снега, она заметила кровь на руках. К пей вернулось ясное сознание, а вместе с ним усталость. Она начала оттирать снегом окровавленные пальцы, а потом стала прикладывать снег к темени. Смытая кровь капала к ногам. Увидев алый снег, Надежда заплакала, припав всем телом к дверному косяку.

21

С верстами мало что меняется в степи. Она так огромна, что человеку трудно заметить перемены в дороге, в том, как убегает от его глаз туманящийся горизонт, как разрастаются овраги, кудрявятся терновники, поднимаются курганы и по-разному, с неуловимыми оттенками красок, взору открываются все новые и новые дали. В степи человек должен чувствовать себя свободно, успокоенно, как птица в широком и безоблачном небе.

Теперь степь поделилась на «свою» и «чужую». И тревожно стало в степи.

Черенков, как шальной, выскочил с Надеждиного двора с группой конников и поскакал в направлении Лесной, где он недавно побывал. А из Казаринки в разведку на Лесную выехали Сутолов и Пшеничный.

Лиликов пошел к Косому шурфу.

И для каждого из них степь была «своей».

Черенков гасил в бешеной скачке горячечный огонь в голове. Досаду от одного убийства он надеялся стереть другим убийством. Скачка по степи помогла ему думать об этом.

Лиликов был озабочен делами шахты. Он мысленно занимался подсчетами — сколько надо крепежного леса. Тишина в степи пробуждала желание помечтать о тех далеких временах, когда, возможно, исчезнет разруха и всюду начнется строительство.

Сутолов и Пшеничный вели себя так, словно отправились просто проехаться по степи и полюбоваться ее зимней красотой.

В версте от Терновой балки они придержали коней, закурили.

— Ты у кого табак берешь? — спросил Сутолов.

— У Паргина…

— Гляди, Арина богомольная, святая, стало быть, а табак сечет — не укуришь натощак.

— Тэбэ тож пробырае?

— А что же у меня, глотка не такая? — неожиданно обиделся Сутолов.

Пшеничный засмеялся:

— У тэбэ багато чого нэ такого!

Сутолов зло дернул коня и поехал вперед.

— Дывысь, и кинь розсэрдывся! — посмеивался Пшеничный, догоняя. — А можэ, я й правду сказав…

— Давай поглядывай за кустами, не на вечерки собрались! — буркнул Сутолов недовольно.

Он курил, держа цигарку в кулаке и вглядываясь в темную полосу Терновой балки. Может, ничего обидного и не хотел сказать Пшеничный, но так уж настроен был Сутолов: всякая мелочь его задевала. Ему казалось, глупая гибель Григория принизила его перед другими.

Терновую они проехали молча. До Лесной оставалось совсем не много. «Схлестнуться бы тут с Черенковым, — с отчаянной решимостью думал Сутолов, — в один раз закончить все споры, и катитесь все, кто считает меня страдальцем по Гришке, к чертовой матери!..»

— Думаю я, — нарушил молчание Пшеничный, — по одному нам трэба б добыраться до станции.

— Давно я так решил.

— Тоби чи мэни первому?

— Значения не имеет.

— Тоди мэни положено.

— Чего это?

— Ты командир, тоби по уставу нэ положено.

Сутулов недоверчиво покосился на Пшеничного: опять с дурными намеками. Тот, не ожидая согласия, подстегнул коня и пошел на рысях к станции.

Издали — все в порядке: застекленные окна поблескивали белыми зайчиками, от столба под крышу вливались провода, плотно, как возле обжитых домов с теплыми стенками, бугрились наметы. Только нетронутая снежная целина вокруг говорила, что после недавнего снегопада и пурги здесь никто не появлялся.