Красный снег - [65]

— Где ты взялся такой! — потянулась она к нему, но тут же смущенно опустила руку.

Вестовой удивленно посмотрел на нее.

— Кушайте, кушайте, — сказала она нежно.

Зачем ему говорить, что вокруг творится смутное? Зачем ему знать, что она каждый день варит все больше самогонки, а ее не хватает? Пили шахтеры, пили вернувшиеся с фронта покалеченные солдаты, пили бывшие буржуи, оказавшиеся без дела и без денег. Костенели лица, выкатывались глаза с воспаленными белками, докрасна накалялись споры, хрипели голоса:

— Нет царя-батюшки — кончилась Россия!

— Выборное демократическое правительство нужно!

— Я и без правительства тобой поправлю!

— А ты, гад, почему должон мной править? Я сам собой могу править!

— Анархия нужна!

— Анархию ты в своем курнике устанавливай. Наша квочка что-то другое высидит.

— А ты плешивого Фофу знаешь? Никакого черта ты не знаешь. А туда же — буржуазия!.. Фофа пил больше нашего, а дела у него звоном звенели!

— Тебе и горшок звенит! Звенели, звенели!..

Сколько их проходило за сутки, таких говорунов-краснобаев!..

Третьего дня появилась барынька с двумя малыми детьми. Пробиралась она на Дон — там должен находиться ее муж, офицер. На худой шейке — личико с залитыми страхом глазами. Унтер пообещал доставить ее на санях в станицу Каменскую. Надежда видела, как барынька заботливо укутывала детей в предложенную унтером попону, а сама в легоньком для степной поездки пальтишке с дорогим мехом, пришитым к рукавам и воротнику для красоты. Надежда не верила, что унтер довезет ее до Каменки. Сказать боялась: черт-те что за человек, мало ли всякого сброда шатается по дорогам.

Ночью барынька вернулась пешим ходом с окоченевшими от холода детишками.

— Ограбил… — сказала она, прося Надежду пустить в дом.

— Скажи спасибо — живую отпустил.

— Муж мой офицер… полковник… Николай Александрович Раич. Если я умру, разыщите его и расскажите…

— Какие уж тут поиски!

Надежда растерла детишек скипидаром, а барыньке дала выпить самогонки. Барынька взбодрилась и заговорила по-иному:

— Я расскажу Николаю, он его разыщет, этого дурного человека, обязательно разыщет и накажет по всей строгости военного времени!

— Сидела бы ты дома, — сказала Надежда, дивясь ее воробьиной озлобленности. — Детей бы поберегла.

— Как же я могу сидеть дома, если родина в опасности и мой муж сражается с бунтовщиками! — с неожиданной страстью воскликнула барынька.

Надежда махнула рукой. Намерения барыньки были для нее такой же глупостью, как дразнить бешеного волка, как хвалиться своей силой перед огнем, полыхающим в степи. Все он сожжет. А весной вырастет новая трава. Сиди жди. Себя не умеешь сохранить — детишек пожалей.

Утром она втолкнула барыньку с ребятишками в проходящий товарняк. Стучащие по рельсам колеса долго не могли заглушить жалости к офицерской семье, — она казалась ей мелкой щепой, что несла раздобревшая от полой воды река. А когда состав скрылся, она отбросила эту жалость, потому что не любила слабых и обреченных.

— А ты как же попал к есаулу? — спросила Надежда, любуясь, как вестовой аккуратно ест, не чавкая и не вымазывая губ.

— На службе не выбирают, — ответил он солидно и усмешливо посмотрел на хозяйку. — А тебе что?

— Да так, ничего, — вздохнула Надежда. — Попервах мне показалось, быть тебе при самом атамане.

— При атамане состоят офицеры.

— А ты, видать, недавно пошел на службу?

— Умгу… семнадцатого года мобилизации.

— Совсем молоденький…

Из близкой комнаты послышалось сонное мычание есаула. Вестовой вскочил.

— Сиди, сиди, я сама гляну, — сказала Надежда, легко поднялась и вышла в соседнюю комнату.

Черенков спал, шумно вдыхая воздух раскрытым ртом с белыми от засохшей пены губами. Надежда быстро отвернулась, чтобы не глядеть на него.

— Еще не менее часа проспит. Я успела кой-что заметить в нем: час будет спать, а потом вскочит, как будто угольями его прижгли, и подастся в степь. Значит, время у тебя остается.

— Был случай, когда он четверо суток не спал, — с похвалой отозвался об есауле вестовой.

— После моей самогонки не пободрствует, — ухмыльнулась Надежда.

— Да, умеешь ты — хороша!

— Ты пробовал, что говоришь?

— Угощался со всеми вместе! — бодро воскликнул вестовой.

Надежда недоверчиво покачала головой. Она ничему не хотела верить, что сближало бы вестового с другими.

— Кто ж твои родители? — спросила она.

— Дальние мы, с Невинномысской станицы.

— Не видать отсюда… Письма пишешь домой? — спросила Надежда, подумав, что Ванек смальства должен быть приучен к порядку и почитанию родителей.

— Пишу, да почта доносит ли?

— Доносит, не сомневайся, — заверила Надежда, мечтательно зажмурившись.

Полное, еще молодое лицо ее чуть порозовело от мысли, что вот не свел господь их раньше, что было бы им вместе хорошо, ладно и радостно в этом муторном свете. Вестовой глядел на нее любопытствующими глазами и, отодвинув тарелку, ожидал, о чем она еще спросит. Она все не спрашивала, думая о своем.

Вестовой сидел спиной к двери и не видел, как в кухню ввалился всклокоченный и помятый после сна есаул. Желая продолжить разговор, вестовой спросил о Филе: Знакомый тот, отпущенный, или родич?

Надежда, размечтавшись по-бабьи легко и доверчиво, ответила, не открывая глаз: