Красный снег - [46]

— Известно это, батя, — перебил Гришка. — К чему ведешь?

— А ведь покарал, выходит, его господь. А мы стали «карателями». Скажи, справедливо?

— А мне быть холуем справедливо? — вскричал Гришка.

— Походишь… И ты — при жизни, и — Петро.

— Нет, батя, по другой линии оно еще пошло — Петрова судьба откололась от нашей. Смутное время началось, а он, не нажив чинов при старой власти, норовит подзаработать их у новой. И получилось так: мне быть — Петру не быть, ему быть — мне со свету уходить.

Смаргивая слезы, старик изумленно, со страхом глядел на сына. Молча отвернулся и пошел, вобрав голову в плечи. А что он мог сказать в ответ?

Гришка бросил вспоминать, вернувшись к делу. Прижимаясь к кустам, он двинул к сараю, где варта держала коней. Надо подойти незамеченным, продрать дыру в крыше, влезть, найти седло и выскочить на коне из дверей. Все ведь известно о постах и хозяйстве этой варты, как и других варт и куреней, расположившихся постоем вдоль границы Области Войска Донского. Черепков показывал карту, полученную из Новочеркасска, с подробными пометками, где и как размещались части Украинской республики. К карте придана бумага: «В столкновения не вступать». Но какое же это «столкновение» — увести коня? Судя по всему, у Каледина и Рады — все общее…

Гришка быстро пошел. Отсутствие часовых придавало ему уверенности. «Тоже воинство, — подумал он о враге, — наелось вареников и почивает…»

Приблизившись к сараю, он все же внимательно огляделся. Только после этого продвинулся вдоль стены. Никого. Постоял несколько минут, прислушиваясь. Глухо и сладко билось сердце: Гришке нравились даже самые малые рискованные затеи. Ожидание опасности превращалось в самые значительные минуты его жизни. Хоть и невелико счастье стать конокрадом, но ведь не ради выгодной перепродажи…

Гришка заглянул во двор — пусто.

Вартовых не видно. А нет ли шахтерских постов? Не видно…

Он решил перебраться к воротам сарая.

Стараясь не скрипеть сапогами, скользил на них по снегу, как на лыжах. Где-то на половине забавного пути покосился на жилой дом с темными окнами. В этом, наверно, жил сам сотник: для всей варты он слишком мал. Она могла расквартироваться в соседнем, который побольше и выходит на улицу пятью окнами. В этом малом доме — тишина. «Спит пан — дерьмовый жупан», — с улыбкой подумал Гришка и совсем осмелел. Он подошел к воротам. Обнаружив, что они не заперты, отодвинул засов, не испугавшись его скрипа. Вошел в сарай. Тяжелый дух конского помета ударил в ноздри. По глухому сопению и топоту Гришка определил места загородок. Добрался на ощупь к одной из них. Под рукой вздрогнула покрытая гладкой шерстью кожа. Есть. Теперь где-то у входа надо искать седло.

Занятый поисками, он не слышал, как в доме открылась дверь, на порог выскочил сотник, рванулся было к сараю, но потом вернулся и вышел с карабином. Никому Коваленко не мог простить дерзости — забраться в сарай, где стояли кони. Кто бы то ни был — все равно конокрад! Разговор с ним короткий…

Он оглянулся, выбирая место, откуда удобней стрелять. Прижаться к стенке для упора? Или с колена? Нет, так можно промахнуться. Лучше лечь на пороге и стрелять лежа…

Время тянулось медленно, пока Гришка искал уздечку, прилаживал седло. По месяцу прошла рваная туча. Двор то освещался, то погружался в полный мрак. Далеко и неправдоподобно звонко гремели шахтные колокольцы. Загрохотала в отвале порода. И совсем близко треснула сдавленная морозом доска на воротах.

Гришка не выехал верхом — низко было. Он вел коня под уздцы, зажав ему рукой храп. «Вин, гадюка!» — пронеслось у сотника, когда он увидел крупную фигуру Гришки в расстегнутой шинели. Луна в это время вынырнула из-за тучи, ясно осветив черное, небритое лицо.

Сотник выстрелил.

13

Небо прояснилось. Ветер совсем утих. Мороз невидимым туманом спустился на Казаринку. Даже под осторожными шагами звонко скрипел снег на дороге. Старчески сгорбив плечи и не оглядываясь, Шандор Каллаи уходил от бараков.

А Ференц столкнулся в коридоре с Яношем Боноски.

— Что случилось? — спросил он испуганно.

— Смотрю, как вы провожаете любовниц, — засмеялся Янош.

— Не твое дело! — приглушенно произнес Ференц.

— Я и не говорю, что есть какое-то мое дело в этой истории. Всяк любит в одиночку.

— Да-а, — устало произнес Кодаи, подумав, что Яношу действительно показалось, будто к нему приходила женщина.

Он поспешил к себе, сел возле плиты, чтобы подумать. Шандор Каллаи вернул его к мыслям о родине, о возможности близкого возвращения домой. Неужели скоро кончится весь этот кошмар — барак, пропитанный зловонными запахами, шахта, напоминающая сказки о черном аде, униженное положение старшины солдат, не признающих дисциплины? Неужели наступит тот день, когда он выйдет из барака, чтобы никогда больше в него не возвращаться? Ференц пристально вглядывался в пылающий уголь, и ему вдруг померещилась дорога, обгорелые столбы и сугробы освещенного красным огнем снега, которые надо было пройти, чтобы добраться до своих мест.

— Истен… — прошептал Ференц.

Опустив голову, мысленно перенесшись в деревенскую церковь, «каталикос эдьхаз», где он последний раз молился, взывая к «истену», чтобы он уберег его от пули.