Красный снег - [45]

— У нас ждут нападения есаула Черенкова.

— Если нападение произойдет, выбросьте белые флаги.

— В войне, которую они ведут, не очень считаются с белыми флагами.

— Тогда надо торопиться с уходом.

— Дай бог, чтобы нам это удалось, — вздохнул Кодаи. — Вы хотите есть? У меня остались от ужина сухари и картошка. Представьте себе, этот Совет депутатов снабжает нас продуктами…

Они сели за стол. Каллаи жадно набросился на еду. «Не очень сытно их кормит генерал Каледин…» — отметил Ференц. Понизив голос до полушепота, он начал рассуждать о казаринских шахтерах:

— Странные люди. На первый взгляд очень добры: о чем ни попросишь, все сделают. Но есть какая-то непримиримая злость ко всему богатому и дорогому. Я видел, как один шахтер бил чудесный хрусталь, попавший ему в руки. Осколки вдавливал в землю. Глупо, конечно, уничтожать ценные вещи. Это словно освобождало его от тяжести: он пошел в шахту и, кажется, чуть не сутки проработал бесплатно…

— Да? — неопределенно спросил Шандор.

— Вам не приходилось слышать о Ленине? Образованный человек.

Шандор промолчал, старательно догрызая сухарь.

— Возможно, — поспешно добавил Кодаи, больше всего боясь, что Шандор сделает вывод, будто он симпатизирует Ленину и большевикам. — Я хочу сказать, что он умело ведет агитацию против своих противников. Здесь есть воинская часть Украинской республики под командованием сотника. На него смотрят как на буржуа на том основании, что все офицеры армии Украинской республики объявлены выразителями интересов имущих классов.

— Вас интересуют методы большевистской агитации? — недовольно сказал Шандор, докрушив сухарь.

— Что вы! — Кодаи выпятил грудь, как это делал всегда в строю. — Мы — солдаты, нас интересует судьба армии!

Подкрепившись, Шандор, наверное, подумал о возвращении.

— Вы понимаете, в чем состоит ваша задача, — сказал он, поднимаясь.

— До рассвета я должен выйти из поселка…

«Боится встретиться с солдатами, — подумал Кодаи. — Корчит из себя таинственно-значительную личность. А мне надо жить с солдатами…»

Шандор Каллаи пошел мелкими шажками, стараясь не производить шума.

Со вторым пришельцем, замеченным Пашкой при возвращении домой, произошло иначе.

Расставшись с Шандором у первых домиков поселка, он направился к расположению варты. В поселке тихо и пустынно. Можно шагать уверенно, размашисто, хотя, конечно, выбирать затененные места. Нелишне оглянуться, не идет ли кто следом. Осторожность никогда не помешает. Был он в короткой пехотной шинели, в шапке-ушанке, сдвинутой назад, несмотря на мороз, в добротных, больших по размеру сапогах, какие всегда выбирал опытный солдат, чтоб можно было подмостить хорошую стельку и намотать портянку потеплее. Заросшее трехдневной щетиной лицо было неузнаваемо черным. Он и хотел остаться неузнанным.

А хотел потому, что в Казаринке его мог узнать каждый: Гришка Сутолов, бывший артельный учетчик, родной брат нынешнего советчика Петра Сутолова. Любая встреча не сулила ему ничего хорошего, так как по Казаринке ходили рассказы, будто Гришка, переметнувшийся на службу к Каледину, обещал явиться во главе конного отряда и в один момент кончить «советскую ерунду», а зачинщикам, в том числе и брату Петру, «посрубать головы». На этот раз в Казаринку он явился не карателем, а разведчиком. Еще приказал ему Черепков своровать на варте хорошего коня и проскакать с гиком и шумом по улице, чтобы узнали шахтеры, что им недолго осталось боговать со своей «задрипанной властью». Для Гришки это было пустяком, он не сомневался, что сделает как надо. Чего тут мудрого — узнать о поселковой обороне? Да и есть ли она? Ходит, наверное, по улице потешный отряд, вооруженный берданками. А постов они, наверно, не выставляют — никто не встретился от самой окраины поселка. Где-то промелькнул одинокий человек, да и скрылся. Можно было подойти сюда конницей и ударить среди ночи, когда все сидят в подштанниках. Черенков чего-то не решается.

Увлекшись раздумьями, он перестал беспокоиться об опасности. Издали был виден свет в штейгерском доме. «Там, должно быть, Совет и брат Петр…»

— Давно не виделись… — с ненавистью прошептал Гришка.

Ему вспомнилось, как месяц назад, на побывке, говорил с отцом о Петре.

— Зря ты на него зло вообразил, — сказал отец. — И он на тебя такое же… А что получится? До крови может дойти.

— Иначе и быть не может, батя.

— Зачем вам такое?

— Не признает он во мне человека. Понимаешь, говорит: холуй ты, а не человек. Все холуи скверны, потому что приспособлены к угождению. А я горбом и кровью заработал себе прапорщика. Не имеет права ругать меня холуем!

— То ить люди любят обзывать, — тихо сказал отец. — Все от злости. Бывает — от добра. Нас-то по-уличному как называют? «Каратели». А почему?.. Длинная это история, но уж так зашло — нельзя не рассказать. Тетка твоя Глашка, которая у нас жила до самой смерти, сильно провинилась перед богом и родителями: без венчания сошлась с Матвеем Гривастым. Матвей вскорости на всех нас сильное зло заимел: не отдали мы ему Глашкиной десятины за Лысой горой. Хвалился поджечь. А я, помню, сказал ему прилюдно: «Гляди, Матвей, покарает тебя бог за все грехи. Глашку, неразумную, сманул, теперь нам грозишься — обязательно покарает». А тут на другой день гроза случилась — и молнией его…