Красный снег - [21]
— Кто ж печатать твои приказы будет? — недовольно спросил Вишняков.
— Без печати обойдемся.
— Не разрешаю, — коротко отрубил Вишняков. Утомленный работой на шахте и в Совете, качающийся от бессонницы, он будто и не способен был спорить.
— Жалеешь всякую мразь. Я точно знаю, что она связь держит с Фофой, — вспылил Сутолов.
— Знаешь — докажи.
— Моих слов тебе мало?
— И то верно, что мало.
— Я Совету докажу.
— Как же ты Совету можешь доказать, если мне одному — не в силах?
Сутолов был горяч. Упрямое спокойствие Вишнякова ему не понравилось. Может, о тайном враге революции идет речь? Какого лешего его защищать? Его защитишь — себя не сбережешь. Да и гордость Сутолова была уязвлена: задачи революции ему понятны не хуже Вишнякова.
— Я на людях красноречие имею, — сказал Сутолов, покраснев от обиды. — А перед одним тобой, может, мне и не надо всех доказательств говорить.
— Не об одном слове речь. За твоим словом — власть трубит. Народ-то о тебе сразу и не подумает, а скажет: новая власть Фофину кралю подобрала. А за что? Народу положено сразу доложить — за что. Поэтому я и спрашиваю о доказательствах. Я ведь тоже народ.
— Доказательства — мое революционное чутье!
Сутолов придавал немалое значение этому «чутью» и, говоря о нем, даже выпрямился и поднял голову.
— Чутье — вздор! Девки с ним живут, пока в баб не превращаются.
Сутолов не мог допустить насмешки:
— Ты бы всех тут пригрел! Тебе калединское соседство, может, и нравится. А я должен контру замечать и истреблять!
По кабинету пошел гул от его басовитого голоса. Вишняков смотрел куда-то поверх его головы. Ему теперь припомнилось, как Сутолов в первый день назначения командиром милицейского охранного отряда прошелся по поселку, чтобы показать людям себя в кожанке и при нагане. Осенняя пора хвалилась близкими холодами. Кое-где срывалась снежная крупа. Бабы замазывали рассохшиеся за лето оконные рамы глиной. На улице, как на грех, никого. Бездомный кобелек показался. Завидя Сутолова, он шарахнулся с визгом в подворотню. А тот засмеялся. Вишнякову тогда показалось в этом что-то дурное: нечего революционерам ходить по улице пугалами.
— Контру истреблять — дело не шутейное, — сказал он терпеливо.
— Ты меня не учи!
— Я не учу. Я только хочу сказать, что Фофина краля не такая важная птица, чтоб на нее заряд портить. Пашка-телеграфист больше ей видится, чем сбежавший Фофа.
— Обманный маневр!.. Враг способен применять разные тактики. Где зубы покажет, а где спрячется.
— Не к тому врагу и не к той тактике приглядываешься!
— А про петлюровскую варту что скажешь? Ее тож прикажешь не трогать? А она в один день явится в Совет и рявкнет: «Р-разойдись!» Все к черту полетит! Никакой советской власти. Служи, бей поклоны Петлюре, на собрания не смей собираться, гони москалей. А я тоже москаль! В каждой хате — орловские, курские, тамбовские мужики-шахтеры. Сотник Коваленко их живо к стенке поставит!
— Не стращай! — резко остановил его Вишняков. — Что, говоришь, будет, того нет пока. Варту разоружить можно хоть сегодня. Да она пока не мешает.
— А что ж тебе мешает? — запустив руки в карманы, спросил Сутолов.
Вишняков потянулся за кисетом, чтоб закурить и не глядеть, как он задиристо подрыгивает ногой. Разве перечислишь все, что мешает? Сутолову это и не нужно. Он доказывает право палить в каждого и всякого. Ишь какая рожа деревянная — не дрогнет и не смягчится.
— Непорядки на шахте мешают, — сквозь зубы ответил Вишняков, закуривая.
— Ну и лезь в шахту, пока тебя любушки не приласкают. Война ведь гражданская на носу!
— Дальше носа положено видеть.
— Позиция дальше! — вскричал Сутолов. — Не по окопам позиции, а по душам! Как ни упирайся, а кто-то начнет первым. Стрельнет один, а десять ему в ответ!
Вишняков сердито отбросил цигарку. Правильно ведь говорит про позиции: не по окопам, по душам протянулись они, каждый выстрел опасен. Но сам-то зачем оружием играешь? Лихость въелась в душу? К черту лихость! Совет не должен терять осмотрительности.
— Ходишь ты все на каблуке, — сказал Вишняков, подступив к нему. — А и на носок положено, нога крепче станет. Мы не начнем гражданскую войну. Она нам не нужна. Черенкову — нужна, да он сидит пока в Чернухине. Сидит — пусть сидит, а мы тем временем уголек выдадим на-гора для советской власти.
— В этом твоя линия? — тише спросил Сутолов.
— А если в этом, то что? — усмехнулся Вишняков. — Будешь гадать, принять ее или отказаться? Брось эти привычки, Петро. Тебе не моя линия важна, а народная. За ней следи!
— В чем народная линия?
— Может, в том, что поднимается Казаринка в раннюю рань, идет на работу и свои спины подставляет под кровлю! В том, что во все ласковые глазищи глядит на Совет и готова все принять от нас!..
Сутолов ушел, не желая признать своего поражения.
Был у Вишнякова плохонький домишко, в котором он жил один. Не домишко, скорее — полуземлянка на заштыбленном краю поселка, называемом Шараповкой — от имени какого-то Шарапова, который поселился здесь еще в Крымскую войну. Шарапов выкопал колодец, подносил обозникам, везшим ядра с Луганского литейного завода, студеную воду, устраивал ночлег на сеновале. Утомленные люди называли придорожный двор «благодатью». Отсюда еще одно название Шараповки — Благодатовка.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.