Красный снег - [15]
— Верно рубит! — воскликнул Аверкий.
Он был доволен, что председатель не спасовал и ответил толково, — знай наших!
— Хорошо, — сказал Кодаи. — Разрешите мне еще раз вернуться к этому вопросу…
— Можно и еще раз, — спокойно согласился Вишняков.
— Мне многое неясно… Они, иностранные подданные, как могут участвовать в органах самоуправления другого государства? Никогда не было в истории, чтобы членов парламента избирали не у себя на родине, а хотя бы в соседней державе… Мне они отвечали, что новое правительство России — правительство всех трудящихся, и русских, и немцев, и мадьяр… Если вы разрешите, я выскажу возражения по этому поводу. Не думаю, чтобы в моей Трансильвании хотели петроградского правительства. Не думаю, чтобы управлением Трансильвании интересовались в Петрограде. Значит, нынешнее правительство в Петрограде — это не наше правительство…
За дверью притихли. Аверкий и Паргин догадывались, что мадьяр ловчит в разговоре и Вишнякову надобно ответить еще ловчее.
— Тут одна неувязочка у нас получается, — сказал Вишняков.
Сгорая от любопытства, Аверкий и Паргин придвинулись к двери.
— Казаринский Совет — это не правительство России. А считать какое-то другое правительство своим — кто кому запретит? Ваши, должно, выбирают, которое лучше. Мы им даем такое право. А вернетесь в Трансильванию, сами помаракуете, что и к чему. Вмешиваться в ваши дела мы не собираемся…
— Мне ясно, — коротко и сердито отрубил Кодаи. — Честь имею!
— Счастливо, — сказал Вишняков, провожая Кодаи до двери.
Он столкнулся с Аверкием и Паргиным.
— Чего хотели?
— Да будто и ничего… — ответил Аверкий, наблюдая, как зло чеканил шаг старшина военнопленных. Потом спохватился, подумав, что Вишняков рассержен их сидением под дверью. — Во всем порядок нужон! — вскричал он. — Шахта — она не огород с капустой. Иной всю жизнь тянется, чтоб домок слепить. А тут, можно сказать, богатство подвалило — для всех людей прокорм. Раз мы уже решили управлять, то надо, известное дело, шибко крутить колесо! А на лесном складе пусто. И из ламповой бабам керосин раздают. Ан не хватит и самим? С деньгами тож не густо… Ты гляди, Архип! — погрозил он ему кулаком. «Не сидим глупыми гусаками под дверью, тоже что-то понимаем!»
— Твоя правда. Только кричишь зачем? — усмехнулся Вишняков.
День стоял темный от низко нависших облаков. Окна — серы. В доме — полумрак. Пора бы лампу светить, но не оставаться же здесь до самой ночи.
— Время кончать службу, — сказал Паргин.
— Время.
— Мы живо уберемся, — подтолкнул Паргин Аверкия, — с нами можно попроще.
Он подмигнул Вишнякову, давая понять, что слышал беседу с мадьярским офицером.
— Неглуп мадьяр!
— У каждого свой ум, — почесывая затылок, сказал Паргин.
— Как твоя Арина говорит: у грешного гривна, а за гривну царство небесное не купишь. Своюем как-нибудь!
— То-то и оно! Воюй!
Вишняков пошел, пошатываясь от усталости. Аверкий и Паргин провожали его долгими, задумчивыми взглядами, пока он не скрылся за поворотом к шахте.
5
Накануне бегства Фофы из Казаринки Пашка принес телеграмму, подписанную членом ЦК Серго Орджоникидзе: «Просим отгрузить Тулу 6000 пудов угля». Снизу была приписка Викжеля: «Отгрузка будет производиться согласно подписанных договоров».
Для Тулы уголь — это не в плиту на кухню: там оружейные заводы. Можно было бы сразу отгрузить эти шесть тысяч пудов, если бы на шахтной ветке нашлось хоть десяток вагонов. Но там стоит только шесть платформ с отвалившимися бортами и невыверенными осями. А паровоз где взять? Стоит один с подорванной топкой на Лесной. Дебальцевский комиссар Трифелов только обещания шлет, никакого черта у него самого нет.
— Вот и задачка поступила… — проговорил Вишняков, крутя в руках телеграмму.
Пашка, наверно, шел к машинистке Калисте: в последнее время он к ней зачастил. Легка жизнь: посидел возле аппарата, принял известия — и айда любовь крутить.
Вишняков нацедил полную кружку воды из бачка, стоявшего в углу, залпом выпил, — как огонь погасил. Собственная жизнь уже давно представлялась ему беспрерывным пожаром, который ничем не загасишь. С добычей не все просто. Кто-то упорно добивался, чтобы рудник затих, прекратил выдачу угля. Вишняков понимал, что такие приказы могли исходить от Продугля. Но кто-то их выполнял. Не Фофа, Фофа тут весь на виду. Взрывчатку пытался пристроить на уклоне, но это ведь все мелочь. Он не отгоняет порожняк, не задерживает вагоны с лесом, не лишает шахту керосина. Кто-то это делает другой, покрупнее Фофы.
Алимов настаивал на аресте Фофы, когда тот был пойман в шахте со взрывчаткой. Арестовать можно. А дальше как? Оставшиеся штейгеры тоже могут испугаться арестов и покинут шахту. Переговоры с Продуглем будет вести некому. Счета по поставкам залягут неоплаченными. Дело это сложное…
Задумавшись, Вишняков подошел к окну. В темном стекле, за которым часто мелькали снежинки, отразилось его нахмуренное лицо с выступающими скулами, глубокими тенями под глазами и твердо сжатым ртом. Видны были угловатые плечи, а за ними высокая дверь. Вот она, кажется, приоткрылась. «Сквозит, — подумал Вишняков, — ветер не только за окном, но и по дому гуляет. Метель началась…»
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.