Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - [28]
К этому моменту Грэшем уже расстался с первой женой и женился на писательнице и кинокритике Джой Дэвидмен. Уже закончилась позорным фиаско его попытка повеситься в туалете: крюк не выдержал веса тела, и Грэшем рухнул на пол. Он уже уверовал в психоанализ и разочаровался в нем. Успех не умиротворил его. Порвав с коммунизмом, Грэшем обратился в 1949-м в пресвитерианство, затем перепробовал дианетику, дзэн, йогу. В 1956-м Дэвидмен ушла от него к Клайву Льюису, автору «Хроник Нарнии». Особняк пришлось продать за долги. В 1962-м 53-летний Грэшем покончил с собой в третьесортном нью-йоркском отеле, где зарегистрировался под чужим именем. Упоминанию о его смерти нашлось место только в колонке New York Times, посвященной бриджу.
В свой последний вечер Лентиер был счастлив — он встретил старого знакомого Герберта Клайна, участника Рабочей кинофотолиги, первым напечатавшего пьесы Одетса, оставившего пост редактора журнала New Theatre и ушедшего на войну после ссоры с невыносимым Джеромом. Лентиера он знал сначала заочно: тот имел привычку адресовать в журнал обширные рассуждения о революционном искусстве. А познакомился, когда бостонские власти запретили постановку «В ожидании Лефти», и Клайн примчался поддержать коллег.
Интересно, не присоединился ли к их разговору еще один сотрудник New Theatre, воевавший в Испании, — Роберт Стик? В тексте, посвященном памяти Лентиера (New Masses) Клайн его не упоминает, но это ни о чем не говорит: конспирация позволяла раскрывать имена только павших товарищей. В апреле 1938-го Стик попадет в плен, два дня просидит в огромной цистерне, превращенной франкистами в камеру смертников, затем еще семнадцать месяцев в «нормальной» тюрьме и вернется на родину только после падения республики.
Лентиер расспрашивал Клайна об СССР, откуда тот недавно вернулся. Они обсудили книги Станиславского и Шепарда Траубе. Посмеялись над тем, как ловко отшили Лентиера на какой-то студии: «Когда нам понадобится типаж Гари Купера, мы вам позвоним».
А он и вправду немного смахивал на Гари: тощий и длинный. — Клайн.
Лентиер грезил о работе с Клайном, но не попал даже в его фильм об американских интернационалистах. Если бы выжил — наверняка их сотрудничество состоялось бы: Клайн был верен испанскому братству. Даже в годы «паники» он пытался дать работу другому «испанцу» — Уильяму Колфаксу Миллеру, очевидно, самому профессиональному кинематографисту в рядах батальона, члену Режиссерской гильдии, Рабочей кинофотолиги и Лиги американских писателей, автору Film Magazine и Stage and Screen. По странному стечению обстоятельств Миллер, кажется, в какой-то момент работал дублером именно Гари Купера. В 1952-м он будет оператором и ассистентом продюсера на снятом Клайном пилоте так и не состоявшегося сериала «Приключенческие рассказы Джека Лондона». А в 1969-м — оператором его документального фильма «Огненные стены» о мексиканских муралистах.
Да и Бесси получил должность театрального обозревателя New Masses благодаря встрече на передовой с главным редактором Джозефом Нортом.
Из густой тени выступила какая-то темная фигура и замогильным голосом спросила, правда ли, что здесь находится этот разбойник Джо Норт. Я обернулся и увидел небритого, осунувшегося человека лет тридцати, с покрасневшими голубыми глазами, лысой головой и высоким, изрезанным морщинами лбом.
— Я Альва Бесси, — сказал он. — Помните меня?
Я помнил. Альва усмехнулся, вспомнив, как год назад явился в нашу редакцию и поднял шум по поводу благоприятного отзыва на пьесу, которую он считал «барахлом». ‹…›
— Я все такой же старый ворчун, — сказал он. — Норт.
Такая уж это была война. В окопах — непринужденно, как в редакциях или на премьерах, — встречались люди, знавшие друг друга по книгам и фильмам, продолжались старые литературные споры.
— Как вас зовут? — спрашивает меня Хемингуэй; я называюсь.
— Вот вы кто, — говорит он. — Рад вас видеть, я вас читал.
Я чувствую, что он и впрямь рад меня видеть; мне это приятно. Я жалею, что так громил его в своих статьях, надеюсь, что он успел их забыть, а может, и вовсе не читал. ‹…›
Хемингуэй по-детски жаден до впечатлений, и я не без улыбки вспомнил, как увидел его на Конгрессе писателей в Париже. Он тогда впервые произносил речь, запутался и, разозлившись, с бешеным напором стал повторять скомканные поначалу фразы. У него вид большого ребенка, он сразу располагает к себе. И вопросами сыплет совсем как ребенок: «Ну а потом? А потом что было? А вы что? А он что сказал? А вы потом что?» — Бесси.
Винсенту Шину, «славному, большому, благодушному, доброму» малому, Бесси напомнил, что девять лет назад писал ему, признался, что бессовестно козырнул его именем, чтобы получить работу в газете Le Temps.
Мы выдаем винтовки, патроны, ручные гранаты; я слежу по списку, кому что причитается, и так знакомлюсь с новым бойцом. Он говорит, что его фамилия Рольф; я вглядываюсь в его лицо.
— Эдвин Рольф? — говорю я.
— Да, — отвечает он.
— Тот самый Эдвин Рольф? Поэт?
— Тот самый, — говорит он.
— Вот те на! — говорю я. — Значит, вы знаете Карновски из театра «Группа» и Фиби Бранд
Новая книга знаменитого историка кинематографа и кинокритика, кандидата искусствоведения, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», посвящена столь популярному у зрителей жанру как «историческое кино». Историки могут сколько угодно твердить, что история – не мелодрама, не нуар и не компьютерная забава, но режиссеров и сценаристов все равно так и тянет преподнести с киноэкрана горести Марии Стюарт или Екатерины Великой как мелодраму, покушение графа фон Штауффенберга на Гитлера или убийство Кирова – как нуар, события Смутного времени в России или объединения Италии – как роман «плаща и шпаги», а Курскую битву – как игру «в танчики».
Увлекательная книга культового российского кинокритика Михаила Трофименкова, повествующая о криминальной жизни французской столицы.(задняя сторона обложки)Культовый кинокритик Михаил Трофименков, сотрудник издательского дома «Коммерсантъ», профессиональный историк, удостоенный всех возможных и невозможных наград в области журналистики, в этой книге выступает в неожиданном амплуа. Он открывает читателям опасный, подпольный, призрачный Париж преступлений и заговоров, безумцев-оборотней и бандитов-романтиков.
Документальный роман «Красный нуар Голливуда» рассказывает о политической борьбе, которая велась на «фабрике грез» в 1920–1960‐х годах. Несколько десятилетий Америка жила в страхе перед коммунистическим заговором. Итогом «красной паники» стали «охота на ведьм» и крах Старого Голливуда. Первая часть тетралогии посвящена 1930-м. В задушенном Великой депрессией Голливуде рождается профсоюзное движение. Вслед за тысячами американцев кинематографисты совершают паломничество в СССР. С Бродвея, писать для звукового кино, приезжают красные сценаристы.
Герои этой книги – люди, воплощающие в себе двадцатый век. Те, чьи судьбы стали перекрестьем исторических сюжетов, политических противоречий, идеологических сомнений и духовных поисков века. Наши – Баталов, Бродский, Тихонов, Юрский и многие другие – и зарубежные, среди которых Антониони, Мастроянни, Том Вулф, Хантер Томпсон и десятки других. Калейдоскоп имен и судеб складывается под пером Михаила Трофименкова в портрет века – трагического и величественного. Продолжение бестселлера «XX век представляет. Кадры и кадавры». Содержит нецензурную брань.
НОВАЯ КНИГА знаменитого кинокритика и историка кино, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», удостоенного всех возможных и невозможных наград в области журналистики, посвящена культовым фильмам мирового кинематографа. Почти все эти фильмы не имели особого успеха в прокате, однако стали знаковыми, а их почитание зачастую можно сравнить лишь с религиозным культом. «Казанова» Федерико Феллини, «Малхолланд-драйв» Дэвида Линча, «Дневная красавица» Луиса Бунюэля, величайший фильм Альфреда Хичкока «Головокружение», «Американская ночь» Франсуа Трюффо, «Господин Аркадин» Орсона Уэлсса, великая «Космическая одиссея» Стэнли Кубрика и его «Широко закрытые глаза», «Седьмая печать» Ингмара Бергмана, «Бегущий по лезвию бритвы» Ридли Скотта, «Фотоувеличение» Микеланджело Антониони – эти и многие другие культовые фильмы читатель заново (а может быть, и впервые) откроет для себя на страницах этой книги.
1990 год. Из газеты: необходимо «…представить на всенародное обсуждение не отдельные элементы и детали, а весь проект нового общества в целом, своего рода конечную модель преобразований. Должна же быть одна, объединяющая всех идея, осознанная всеми цель, общенациональная программа». – Эти темы обсуждает автор в своем философском трактате «Куда идти Цивилизации».
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
В центре эстонского курортного города Пярну на гранитном постаменте установлен бронзовый барельеф с изображением солдата в форме эстонского легиона СС с автоматом, ствол которого направлен на восток. На постаменте надпись: «Всем эстонским воинам, павшим во 2-й Освободительной войне за Родину и свободную Европу в 1940–1945 годах». Это памятник эстонцам, воевавшим во Второй мировой войне на стороне нацистской Германии.
Правда всегда была, есть и будет первой жертвой любой войны. С момента начала военного конфликта на Донбассе западные масс-медиа начали выстраивать вокруг образа ополченцев самопровозглашенных республик галерею ложных обвинений. Жертвой информационной атаки закономерно стала и Россия. Для того, чтобы тени легли под нужным углом, потребовалось не просто притушить свет истины. Были необходимы удобный повод и жертвы, чья гибель вызвала бы резкий всплеск антироссийской истерии на Западе. Таким поводом стала гибель малайзийского Боинга в небе над Украиной.