Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - [29]
— Еще бы, — говорит он.
— Вот те на, — говорю я. — Они мне сказали, что вы в Испании, просили найти вас, передать привет.
Мы хохочем. ‹…›
Хрупкий, узкокостый, Рольф чем-то напоминает птицу, вид у него отнюдь не армейский. Я не встречал человека более мягкого, более покладистого, менее военного по самой своей сути. — Бесси.
Когда появляются фашистские самолеты, все прячутся, один Толлер остается стоять, следит за самолетами в театральный бинокль. «Что это за болван торчит там на самом виду?» — раздается крик, но Толлер продолжает стоять как ни в чем ни бывало и, пристраивая бинокль поудобнее, приговаривает: «Да, у нас в Первую мировую самолетов было меньше». — Бесси.
Эрнст Толлер — трагическая звезда германского «потерянного поколения». Его стихи — вербальный аналог кошмарных окопных картин Отто Дикса.
Толлер — первый, звездный драматург революционного экспрессионизма. Его пьесы ставили Пискатор в Берлине, Мейерхольд в Москве, Константин Марджанишвили в Тбилиси, Гнат Юра в Киеве. Его переводили Осип Мандельштам и Адриан Пиотровский.
Толлера не раз бросали в тюрьмы и психушки. Сначала за пацифизм. После разгрома Баварской Советской Республики, войсками которой он командовал, — за революционный террор.
Толлер — политический лидер немецкой эмиграции и сценарист MGM. Бинокль он передаст с Нортом в подарок Бесси: театральному критику он в окопах нужнее.
Клаус Манн встретит Толлера 11 мая 1939-го в Белом доме на приеме в честь членов американского ПЕН-клуба — участников Всемирного конгресса писателей, приуроченного к Всемирной выставке.
Толлер ‹…› казалось, наслаждался визитом в Белый дом. Пару раз, правда, он пожаловался на усталость. «Если бы только я мог сегодня немного поспать ночью!» Это было легкое стенание, предназначенное лишь для меня, ибо мы были друзьями. Толлер сказал мне очень тихо и по-немецки: «Скверно, когда не можешь спать. Это наихудшее». Он вдруг показался изможденным; но потом опять с нарочитой бодростью принял участие в общем разговоре.
22 мая 1939-го франкисты пройдут парадом победы по поверженному Мадриду, а Толлер повесится в ванной нью-йоркского отеля.
Ночи приносят не забвение, а воспоминания ‹…› республика Советов, дни действия, молодость, жизнь кипит; долгое заключение в крепости, работа (как легко пишется!), ласточка за решеткой камеры (как нежно еще любишь! как ты молод!) ‹…› театральные успехи, слава, женщины, деньги, много действий, но мало сна, конгрессы, собрания, премьеры, много женщин, много побед, поражений тоже (убывает талант? иссякли силы?) — и нет сна; все новые битвы, новое разочарование, остаешься верным делу, которое тем не менее напрасно; все новый взлет, и нет сна; в конце концов изгнание — и все еще слава, борьба, революционные жесты (и нет сна). Жизнь дается все тяжелее, работа тоже, на речи еще сил хватает. Отважная осанка, снова и снова, прекрасный голос, трибуна, знакомые лозунги: «Товарищи! Друзья! Прогресс… пролетариат… непобедим… не остановить… Будьте едины! Верьте! Будьте сильными!» Ах, сил-то уже нет. Нет сна, нет сна… Дело напрасно: великая тщетность, снова и снова — и вовсе нет сна… Наконец берешь его силой. Секретаршу ‹…› отсылаешь на ланч. Вооруженный веревкой, изнуренный борец за свободу прокрадывается в ванную комнату. Щебечут ли ласточки за окном в Центральном парке? Даже их не хочется больше слышать. — Клаус Манн.
«Тыловой» Голливуд лихорадило от солидарности с Испанией. Реестр фронтов пополнился Комитетом за свободную Испанию, Комитетом писателей и артистов за медицинскую помощь Испании, Американским киноальянсом помощи Испанской республике. После гибели республики родятся новые фронты: за спасение из французских концлагерей и эвакуацию в Мексику интернационалистов, помощь беженцам и детям Испании. За три года вышли девять романов, дюжина пьес, сорок новелл, сотня стихотворений и поэм «на тему».
Если бы речь шла только о литературе! Искренне сочувствуя Испании, мастера культуры невольно воплотили позднейшую советскую шутку о балетах на революционную тему: «танцуют допрос, танцуют расстрел». В Чикагском Great Northern Theater 1 февраля 1939-го состоялась премьера балета «Ружья и кастаньеты», поставленного руководителями местного отделения Федерального танцевального проекта Рут Пейдж и Бентли Стоуном. В модернизированной композитором Джеромом Мороссом версии «Кармен» Хозе оказался летчиком-республиканцем, а тореадор Эскамильо — фашистским шпионом. Музыку Бизе дополнили революционные песни и песни на слова Гарсиа Лорки. И это был далеко не единственный балет «на тему».
У Фараго в покер играли отныне «в пользу Испании»: выигрывал, как правило, Фолкнер. Его вклад в общее дело этим не ограничился. Едва ли не единственный раз в жизни джентльмен — южанин и расист — высказался о политике, отвечая на опрос, организованный ЛАП:
Как непримиримый противник Франко и фашизма, я искренне хочу высказаться против всех нарушений законной государственности и грубого насилия над народом республиканской Испании.
