Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - [144]

Заседания Конгресса пошли вразнос: каждый уважающий себя законодатель раздобыл экземпляр страшной книги и жадно разглядывал «под партой» фотоиллюстрации. Уоллес ответил открытым письмом Дайсу, назвав его самого «величайшей угрозой национальной безопасности» и общественной морали, а его речи — «достойными Геббельса». Уоллес отметил, что «Нудизм» вышел в респектабельном издательстве Альфреда Кнопфа и уже поэтому вряд ли является подрывным опусом, однако своего сотрудника не защитил: 19 апреля 1942-го Пармелин ушел в отставку, чувствуя себя преданным самым подлым образом.

Нудисты явно чем-то персонально обидели Дайса. В августе 1943-го шеф Департамента экономической войны потребовал — по представлению Дайса, — чтобы работавший там экспертом Бовингдон уволился по собственному желанию. «Танцующий печатный станок» отказался и был уволен, вызвав саркастические комментарии прессы.

Победу Дайсу омрачило то, что финансирование КРАД, которое благодаря скандалу с нудистами должно было пойти как по маслу, буксовало. В Конгрессе множились ряды его недоброжелателей. Лояльные прежде коллеги, припомнив регламент, возмущались, что Дайс отчитывается перед прессой, а не Конгрессом, Минюстом или вице-президентом. Подсчитав, что с июня 1938-го КРАД получила 385 тысяч, они задались вопросом, не слишком ли дорого обходится этот балаган. Республиканец Маркантонио заявил: полномочия КРАД ни в коем случае нельзя продлевать, поскольку антикоммунизм Дайса ставит его на одну доску с Муссолини, Лавалем, Петеном и даже — тут Маркантонио вроде как замешкался, но потом решился — даже с Гитлером. Стены Конгресса такого еще не слышали.

Сто тысяч Дайсу в январе 1943-го со скрипом, но выделили, продлив полномочия КРАД еще на два года. Последние два года.

И вот теперь Дайс растаял как сон: осталось поганой метлой вымести изо всех щелей его последышей. Публицист Вирджиния Гарднер писала о катарсисе, испытанном Америкой после ночи антикоммунистических преследований: такой же катарсис предстоит немцам. Эрл Дикерсон, уважаемый юрист, первый негр, избранный в городской совет Чикаго, окончательно убедился, что против объединившегося народа бессильны любые враги.

Позабыв марксистско-ленинское учение о роли личности в истории, презрев азбучную истину, гласящую, что политики воплощают не Зло и не Добро, а классовые интересы, красные ликовали. Кажется, им даже не приходило в голову, что дайсы приходят и уходят, а мощное антикоммунистическое и антирузвельтовское лобби остается, и у него к левым накопилось больше ненависти, чем у левых к Дайсу.

Они могли бы вспомнить об этом, когда в октябре Тенни провел двухдневные слушания о деятельности «Голливудской мобилизации писателей». Но что коммунистам потуги Тенни, скверной копии Дайса? Провинциальный анекдот на фоне столичных чудес. Лоусон привычно созвал на совещание в доме сценариста Пола Триверса тех, кому Тенни выслал повестки: сопредседателей «Мобилизации» Марка Конелли и Ральфа Фрейда — университетского профессора театрального искусства, Мальца, секретаря «Мобилизации» Полину Лаубер Финн, Солта, Фараго. И, конечно же, Мишу Альтмана, «злого гения» Тенни, чуть не затащившего его в партию.

* * *

Культ ФДР в радикальных кругах обрел почти стыдный характер: «отпетые красные» вели себя, как влюбленные гимназистки.

Я продал Уорнеру пьесу [ «Бруклин, США»] о коррупции и гангстеризме в порту. Студия опасалась, что правительство это не одобрит, и меня послали в Вашингтон посоветоваться с Айзедором Любиным, консультантом Рузвельта по трудовым вопросам. Фильм получил зеленый свет, и мы с Любиным пошли на ланч. Когда мы проходили мимо дверей Овального кабинета, они открылись, и появился сам ФДР в каталке, которую толкал сотрудник секретной службы. Он увидел Любина и сказал: «Изя, иди сюда, мне надо с тобой поговорить». Любин извинился передо мной; они пошептались, Рузвельт взглянул на меня и подал знак приблизиться. Он сказал: «Так, вы, значит, голливудский сценарист и работаете на Warner, добрую демократическую студию! Рад познакомиться, Джон!» Он запомнил из их шепота мое имя. «Передайте мои приветы Джеку Уорнеру и его пацанам. Вы делаете великое дело для партии». Естественно, он подразумевал Демократическую партию. Я снова пожал его руку, а он повторил мое имя. Я летел как на крыльях. Этот человек излучал невероятное электричество. — Брайт.

В четвертый раз победив на выборах в ноябре 1944-го, ФДР пригласил на обед ведущих работников патентованного фронта «Комитет искусств и наук».

Мне приходилось то и дело щипать себя за ляжку, чтобы удостовериться в реальности происходящего: в кармане у меня, сына рабочего, Барни Фаста, личное приглашение от президента Соединенных Штатов. — Фаст.

Обед — громко сказано: зеленый горошек, вареная картошка, бутерброды с мясом, мороженое, печенье. По мнению Элеоноры Рузвельт (уместно признавшейся Фасту, что она плакала над его романом «Дорога свободы»), «каждое блюдо не должно стоить больше тридцати центов, неприлично роскошествовать, когда ребята на фронте, в окопах, питаются строго по рациону».

Когда обед подходил к концу, в зал ввезли президента. ‹…› Время и болезнь собрали свою жатву — в инвалидном кресле сидел иссохший мужчина с морщинистым лицом. Он слабо пожал руки собравшимся. Каким-то холодом веяло от него, словно жизнь уже отступила и осталась только железная воля.