Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - [145]

Дороти Паркер, не выдержав, выбежала из залы, чтобы разрыдаться в одиночестве.

ФДР дышал на ладан, и что же? Коммунисты встревожились за свое будущее и будущее Америки? Если бы. Да, ФДР жалко, рассуждали они, но его место займет Трумэн. Да, Трумэн казался темной лошадкой, марионеткой консерваторов, но партия «прощупала» вице-президента, устроив прием в его честь, и осталась довольна.

Несколько симпатичных театральных актрис предложили свои услуги в качестве официанток. Мы пригласили всех сколько-нибудь заметных газетчиков, радиокомментаторов, местных политиков, и почти все пришли. У нас было много вина, да и кое-чего покрепче, хватало и закусок. В приглашениях говорилось, что прием продлится с пяти до восьми, но Трумэн появился в четыре и первым делом спросил, кто организует мероприятие — местное отделение Демократической партии? Я сказал: нет, мы — независимая группа писателей и театральных работников. Левые? — уточнил Трумэн, и я сказал: да, крайне левые, — за чем последовала беседа о компартии и ее поддержке кандидатур Рузвельта и Трумэна. Прямо о том, проводят ли мероприятие коммунисты, он так и не спросил, хотя прекрасно знал, кто мы такие. Неловкости он никакой не испытывал, а когда рядом появилась одна из наших актрисочек, то и вовсе расслабился.

Компартия тоже «вовсе расслабилась», хотя ей к обилию актрисочек было не привыкать. Обратный отсчет эры ФДР шел уже на недели.

* * *

Умер Рузвельт. Со смертью просвещенного демократа руководство демократиями переходит в руки Черчилля. Приятельница [журналиста] Винге сообщает, что на заводе, где она служит, многие работницы плачут. Ганди послал жене Рузвельта телеграмму: соболезнование по поводу смерти ее мужа и поздравление с тем, что Человеку мира не доведется пережить убийство мира. — Брехт, 12 апреля 1945 года.

Это так непостижимо, так бессмысленно, словно в ночном кошмаре. Рузвельт умер, а Гитлер, вероятно, жив. Это кажется дурной шуткой, выдумкой Геббельса. Кто еще способен привести к окончательной победе, если не Рузвельт? Кто еще способен построить мирный мир, если не Рузвельт? — Магил, New Masses.

Магилу — поэту, которого благословил сам Сэндберг, — истерика простительна. Но партия в целом с уверенностью смотрела в будущее. Редакция New Masses выразила веру в Трумэна. Ведь его выбрали вице-президентом те же миллионы тружеников, которые голосовали за ФДР. Да и он сам поклялся продолжать дело предшественника. Ведь президент не может обмануть, правда?

Когда я думаю об этом, мне хочется плакать. Но фундамент он заложил слишком крепкий, чтобы кто-либо разрушил его. — Джаррико, письмо Элеоноре Рузвельт.

Уже в середине августа 1945-го, когда иллюзии должны были начать потихоньку рассасываться, Джозеф Норт называл правительство Трумэна «буржуазно-демократическим»: если кое-где оно порой может поддаться давлению реакционных сил, демократические массы не позволят столкнуть Америку с правильного пути. Аминь.

* * *

Партийная расслабленность, очевидно, устраивала Сталина, тоже рассчитывавшего на долгое мирное сосуществование. Причуды Браудера доказывали, что роспуск Коминтерна в 1943-м не был тактическим маневром, а компартии мира реально независимы от Москвы. Когда же на исходе войны появились основания полагать, что грядущий «новый мир» далеко не столь прекрасен, генсека пришлось укротить.

В апреле 1945-го в теоретическом журнале компартии Франции Les Cahiers du Communisme вышла статья Жака Дюкло «О роспуске коммунистической партии США» («Письмо Дюкло»). 24 мая ее перепечатала Daily Worker. Очевидно, ее инициировал Сталин, обратившийся к американским товарищам устами второго человека в ФКП. Может быть, потому, что комичный, жовиальный, бесстрашный Дюкло пользовался бесспорным авторитетом — он, в отсутствие Тореза, пересидевшего войну в Москве, руководил подпольем в оккупированной Франции.

Дюкло обвинил Браудера в ревизионизме и непонимании международной обстановки: в том смысле, что не следует принимать дипломатические документы Тегеранской конференции буквально. Проще говоря, не Браудер придумал классовую борьбу и не ему ее отменять. Партийные интеллектуалы пришли в смятение, раскололись на браудеристов и антибраудеристов.

Наверное, сотня человек набилась в мою гостиную. Конечно, ФБР дежурило на улице, записывая номера автомобилей. — Полонский.

За ужином у нас Лестер Коул поднял бокал и шутливо провозгласил: «Теперь мы снова можем пить за революцию». — Норма Барцман.

Коллинз, Скляр, Гордон Кан радовались падению Браудера, Эндор призывал к безжалостной чистке партии от браудеристов, Брайт считал роспуск партии предательством. Полонский считал, что, слепо следуя воле Москвы, партия совершает ту же «идиотскую» ошибку, что в 1939 году. Берковичи тоже возмущало стремительное прозрение товарищей, осознавших подлую сущность лидера.

В этом они опередили самого Сталина, который не собирался растоптать Браудера, а только проучить его. Но фракционная правда истории оказалась на стороне Фостера, а руководство партией — в его руках. В июне Браудер потерял пост генсека, в июле XIII съезд воссоздал партию. В феврале 1946-го Браудера исключили из партии. Партийная пресса обличала его почти в тех же выражениях, в каких некогда обличала Троцкого. Среди прочего его уличили в удушении внутрипартийной свободы: первой за много лет свободной дискуссией в партии стала, по мнению Магила, кампания критики Браудера. И полетели головы «уклонистов», которыми — это самая странная странность сюжета — оказались ортодоксы (Ричард Бренстен, Рут Маккенни), для которых даже Фостер был одним миром мазан с Браудером.