Красный ледок - [7]

— Пойдем, Софья Марковна…

— А куда и зачем пойдем? — спрашивает она, и глаза ее светятся добротой.

Я пожимаю плечами, молчу. Ну, просто онемел, не знаю даже, что сказать.

Софья Марковна, конечно, обо всем догадывается и проявляет великодушие ко мне, такому несмелому, стеснительному:

— Пойдем маму твою агитировать в колхоз!

Тут я немного пришел в себя и выпалил:

— А моя мама не против колхоза. Это отец у меня противится, наперекор мне идет…

— Отец? — переспрашивает Софья Марковна. — А я этого и не знала.

Она улыбнулась и замолчала. Какое-то время о чем-то думала, а я уставился в черную парту, будто провинившийся ученик. Потом она сказала:

— Ну что ж, пойдем… И с отцом поговорим. А потом и с женщинами вашей деревни.

У меня было очень хорошо на душе и потому, что рядом любимая учительница, и потому, что пойдет она вместе со мною к нам, с родителями моими познакомиться.

VI

В хату нашу я вошел вместе с Софьей Марковной. Мать не знала, что за женщина пришла со мной, и потому удивленно посмотрела на меня. А я, по молодости, еще не знал, как надо знакомить своих родителей с учительницей, молча шмыгнул за перегородку и начал прибирать там свои вещи. Пусть, думал я, взрослые сами поговорят. Оно так и получилось. Софья Марковна, не ожидая, первая начала разговор:

— Я из школы, учительница, сына вашего учу. Химию преподаю… Пришла побеседовать…

Мать только после этого засуетилась, быстро подошла к скамейке и, хоть она была чистая, провела по ней фартуком и пригласила:

— Так садитесь, пожалуйста, не знаю, как вас звать.

— Софья Марковна…

— Пожалуйста, Софья Марковна, — и мать снова провела фартуком, только теперь уже по другой скамье, стоявшей у стола.

Учительница оглядела хату, неторопливо сняла свое зимнее пальто. Мать хотела ей помочь, но Софья Марковна сама повесила пальто на крюк, неторопливо подошла к скамейке и села, положив одну руку на край стола.

— Тык что случилось с нашим Петручком? — Мать часто вставляла слово «тык», но на этот раз оно прозвучало как-то очень тревожно. Я из-за перегородки это почувствовал. Видно, почувствовала эту встревоженность матери и учительница. И она сразу же успокоила ее:

— Что вы, что вы… С Петручком вашим все в порядке… Он у нас один из лучших учеников.

Мать вздохнула. И, будто ей больше не о чем было спрашивать учительницу, она, как и каждая деревенская хозяйка, направилась к печи, взяла ухват и начала вынимать чугунок из печи. Позвала меня:

— Давай, Петручок, обедать… Вот и учительницу — гостью нашу — приглашай…

— Что вы, не беспокойтесь. Кормите сына. А у меня сегодня только два урока было, и пришла я в школу как раз после обеда…

— А вы уж не побрезгуйте нашим, крестьянским. — Мать налила в миску щей, приятный запах от которых распространился по всей хате, и понесла к столу.

Смущенный, я все же вышел из-за перегородки. Подошел к столу, забрался в угол, где было довольно темно, взял ломоть хлеба, ложку и пододвинул к себе миску со щами. Учительнице мать поставила миску поближе и сказала искренне и просто:

— Тык хоть попробуйте, Софья Марковна…

Учительница на этот раз согласилась:

— Что ж, попробую, — сказала она. — И заодно узнаю, как питается наш ученик, у которого мы так редко бываем. Все же далековато вы живете от школы.

— Тык мы же не прячемся… Пожалуйста, пожалуйста…

Мать подала нарезанный хлеб, ложку и, ставя рядом солонку, добавила:

— Может посолонее любите… Мой тык всегда ворчит, что мало солю. Тык я ему соль всегда ставлю…

Софья Марковна попробовала щи и тут же сказала:

— По-моему, всего хватает, вкусные. Правду я говорю, Петручок?

Я весь горел. Ведь впервые у нас в хате была учительница… Впервые с нею обедал. Софья Марковна — моя любимая учительница, я уважал ее, признаться, больше, чем химию. Язык отняло, глаза сами под стол прятались. Но все же, помню, сказал:

— Щи мама вкусные варит…

— Только щи? — посмотрела на меня Софья Марковна.

И я снова покраснел, снова не знал, о чем говорить. Мать пришла мне на помощь.

— Я тык вам скажу, Софья Марковна: когда дрова хорошие, печь натоплена, так и сварится все хорошо…

— От хозяина, выходит, все зависит? — поставила разговор, как говорится, с головы на ноги, Софья Марковна.

— А как же! — согласилась мать и о чем-то задумалась, фартуком, тем самым, что стирала пыль со скамьи, вытерла губы, будто она только что пила воду. Потом продолжала:

— Вы — молодая, еще, видать, не замужем…

— Нет еще…

— Тык я вам сразу скажу: жить без мужчины в доме — это все равно, что иметь телегу без коня.

Софья Марковна улыбнулась:

— Хорошо сказано… Образно…

— Тык образ он такой, что хоть ты на него молись… Я по себе это знаю… Мой в Донбасс сколько раз уезжал, одна с детьми оставалась… Горе одной, а не жизнь. Вот какой образ…

Мать, конечно, не поняла слова «образно», но разговор продолжала, как могла. Ей хотелось понравиться учительнице.

Софья Марковна слушала очень внимательно, и ей тоже понравилась моя мать, как она сказала мне позднее. И она решила помочь матери в той домашней войне, которая велась в нашей семье из-за колхоза. Ей как можно скорее захотелось увидеть моего отца, чтобы поговорить с ним в нашем присутствии, поговорить о том, почему это он, бывший донецкий рабочий, идет против колхозов, против… И она спросила у матери: