Красный, белый и королевский синий - [78]

Внизу, у пирса, Джун и Нора увлечены тем, что выглядит как импровизированный рыцарский поединок: атакуют друг друга, оседлав надувных животных и колошматя друг друга резиновыми нудлами. Генри, без рубашки и уже навеселе, пытается выполнять роль судьи в поединке, стоя на пирсе на одной ноге и как безумный размахивая бутылкой Shiner.

Алекс слегка улыбается себе под нос, наблюдая эту картину. Генри и его девчонки.

– Так что, ты хочешь поговорить об этом? – раздается голос отца откуда-то слева. Он говорит по-испански.

От неожиданности Алекс подскакивает на месте. Его отец подходит к барной стойке в паре шагов от него и начинает смешивать в миске огромную порцию сыра котиха, сливок и приправ для кукурузы.

– Эм.

Неужели все так очевидно?

– О Рафе.

Алекс выдыхает, расслабляет плечи и возвращается к своим жареным ребрышкам.

– А, ты об этом ублюдке, – произносит он. С тех пор, как появились те новости о Рафе, они затрагивали эту тему лишь мимоходом, обмениваясь нецензурной бранью в сообщениях.

В воздухе повисает атмосфера предательства.

– У тебя есть идеи, о чем он вообще думал?

– Я не могу сказать о нем ничего хорошего так же, как и ты. И у меня нет объяснений. Но… – Оскар делает многозначительную паузу, по-прежнему мешая ложкой в миске. Алекс чувствует, как он взвешивает мысли в голове так же, как он делал всегда. – Я не знаю. Спустя столько времени я хочу верить, что у него была причина оказаться по собственной воле в одной комнате с Джеффри Ричардсом. Но я не могу представить, что это могло быть.

Алекс думает о том разговоре, который подслушал в кабинете экономки, и задается вопросом, собирается ли отец раскрыть перед ним все карты. Он не знает, как спросить его об этом, не признаваясь в том, что буквально залез в кусты, чтобы подслушать их беседу. Отношения его отца с Луной всегда были для него «разговором двух взрослых».

Они познакомились с Луной во время сбора средств для выборов Оскара в сенат. Алексу было всего четырнадцать, но он уже носился повсюду со своими заметками и конспектами. Луна появился эффектно, с радужным флагом, бесцеремонно торчащим из лацкана пиджака. Алекс внес это в свои заметки.

– Почему ты выбрал его? – спрашивает Алекс. – Я помню ту кампанию. Мы встречали много людей, которые могли бы стать великими политиками. Почему ты не выбрал кого-то, за кого гораздо проще проголосовать?

– Имеешь в виду, почему я поставил все на гея?

Алекс с усилием пытается сохранить нейтральное выражение лица.

– Я не хотел выражаться именно так, – говорит он, – но да.

– Раф никогда не рассказывал тебе о том, как родители выкинули его из дома, когда ему было шестнадцать?

Алекс вздрагивает.

– Я знал, что до колледжа ему пришлось нелегко, но он не вдавался в подробности.

– Да, им нелегко далась новость о его ориентации. У него была пара тяжелых лет, но это лишь закалило его. Тем вечером, когда я познакомился с ним, он в первый раз вернулся в Калифорнию с тех пор, как родители вышвырнули его за порог, но он был чертовски уверен, что хочет поддержать своего земляка из Мехико. Как в тот раз, когда Захра влетела в офис твоей матери в Остине, сказав, что хочет всем доказать, что те ублюдки были неправы. Бойца всегда видно издалека.

– Да уж, – соглашается Алекс.

Следует еще одна пауза, разбавляемая лишь звуками песни Висенте Фернандеза. Все еще взбалтывая что-то в миске, его отец вновь заговаривает:

– Знаешь… Тем летом я послал тебя работать над кампанией, потому что ты был у нас лучшим оратором. Я знал, что ты справишься. Но еще я действительно считал, что ты можешь многому научиться у Рафа. У вас всегда было много общего.

Алекс не произносит в ответ ни слова. Воцаряется тишина.

– Я должен быть честен с тобой, – говорит отец, и когда Алекс вновь поднимает взгляд, тот смотрит в окно. – Я думал, принц окажется большим рохлей.

Алекс смеется, взглянув на Генри и на изгибы мышц его спины под полуденным солнцем.

– Он крепче, чем выглядит.

– Неплохо для европейского парня, – отзывается отец. – Гораздо лучше, чем половина тех идиотов, что приводила домой Джун. – Руки Алекса застывают, и он поворачивается к отцу, который с бесстрастным лицом все еще болтает тяжелой деревянной ложкой в миске. – Так же, как и половина девчонок, которых притаскивал ты. За исключением Норы, вообще-то. Она всегда была моей любимицей. – Алекс пялится на отца, пока тот не поднимает на него свой взгляд.

– Что? Ты не настолько хитер и скрытен, как ты считаешь.

– Я… я не знаю, – мямлит Алекс. – Я думал, что тебе, как истинному католику, нужно будет время подумать и все такое.

Отец шлепает его ложкой по плечу, оставив на нем пятно из сливок и сыра.

– Ты должен больше верить в своего старика! Чуть больше уважения к святому заступнику общих туалетов в Калифорнии? Мелкий засранец.

– Ладно-ладно, извини! – говорит Алекс, смеясь. – Я просто знаю, что все иначе, когда дело касается твоего собственного ребенка.

Оскар тоже смеется, почесывая свою козлиную бородку.

– На самом деле нет. Для меня, во всяком случае. Я понимаю тебя.

Алекс вновь улыбается.

– Я знаю.

– Твоя мама знает?

– Да, я сказал ей пару недель назад.