Красные виноградники - [8]

    оплывшим воском тающей свечи,

        угаснувшей в сырой ночи

           тревожной памяти.

2. На стекле

           И смятая морозная душа,

тончайший мир нарисовав на стёклах

из пальм и кипарисов, не поняла,

                               зачем же стёрла

           её узор рука,

                       теплом дыша.

3. Новогоднее

Неверный блеск предпраздничных огней

и золота сусального на ёлке…

А кружева плетутся долго-долго

из тонкой паутины смертных дней.

4. «Слякотно. Холод непрошеный…»

Слякотно. Холод непрошеный.

Мокрые хлопья летят,

словно бы пух лебедят,

сгубленных злой непогодою.

5. «Камень тянет верёвку ко дну…»

Камень тянет верёвку ко дну.

а на привязи, камню покорное,

сердце, тронуто хрусткою коркою,

как вода на ноябрьском пруду.

В зеркалах

Я знаю, что-то да будет:

то ли пожар, то ли наводнение.

Всю ночь предчувствие меня душит.

Ловлю в зеркалах беды отражение.

Глаза её – голубее дамасской стали,

спокойные. Но на самом дне их застыло

                                                         смятение.

Да только напрасно: пытай – не пытай,

                       спрашивай или не спрашивай, —

ответа не получишь, а лишь ещё больше запутаешься,

и от этого станет ещё страшнее.

Нет! Тебя точно погубит дурное предчувствие.

Тебе ли не знать, что все зеркала во владении

                                                      дьявола?

Глаза закроешь, и сразу привидится сон тягучий:

невозвратное прошлое и как будто оно – настоящее.

а дурное предчувствие – в будущем.

…Нескоро сбудется.

Отблески

Волосы разметались по подушке…

    В шелку кудрей

глаза – пьянее липового цвета.

    Сноп солнечных лучей.

Снаружи стужа. В трубе завывает ветер.

В печи огонь извивается

                        в фантастической пляске.

И кажется, эта комната —

                        один-единственный

                                тёплый уголок на свете

среди бескрайней снежной замяти.

Пушистый снег

Свет приходил издалёка,

так что в пути остывал —

это и было отсчётом.

Что же ещё пожелать?

Льющийся маслом лампадным,

зябкое тело согрей.

Большего, право, не надо.

В рыбьих огнях фонарей

кружатся роем снежинки,

ввысь поднимаясь с земли.

Улицы, лица – чужие.

В снежной могиле замри.

Кутаясь огненным вихрем

к небу взметённых снегов,

право же, это нестрашно

знать, что закончен отсчёт.

«…И лежала на блюде луна…»

…И лежала на блюде луна,

словно фрукт экзотичный, диковинный,

что не ведали, как и назвать.

Из бокала страданий, окованного

светом вечной любви золотого литья,

пить вино горьких слёз. Надо всем этим горестно

возвышалось заморское блюдо – луна

в ожерельи тяжёлого звёздного золота.

Прочь отчаянье терпкое снов!

В непогоду накидкой дырявой укроешься —

не нашедшей дорогу судьбой.

Неразменной монетой из золота

остаётся на блюде чеканном луна

в обрамлении ночи. Бессонные,

как алмазы надежды, глаза

сторожат встречу утра лазурного.

Молитва

Господи!

Укрепи мой дух во мнении

в правоте собственного мнения,

не подменив его гордыней и самомнением.

Благодарю.

И ещё.

Оставь в сердце место сомнению

для отстаивания чужого мнения.

Монолог Иуды

Подумать только, тридцать серебренников!

В наше время это огромные деньги.

Да за них я мог бы продать

отца, мать, братьев, сестёр,

жену вместе со всеми детьми, —

не то что этого нищего проповедника.

Вы только взгляните на него!

Ходит в рваном грязном хитоне

и без сандалий,

окружил себя мытарями и блудницами,

вместо того, чтобы искать покровительства

уважаемых граждан нашего города,

и ещё уверяет,

что он – Сын Божий.

А зачем мне Царствие Божие

и благоденствие на небесах?

Я хочу пользоваться благами

здесь и сейчас.

Так что эти тридцать серебренников

придутся весьма кстати.

Сам первосвященник вручил

мне их

с заверениями

в дружбе и покровительстве.

а это уже кое-что значит.

…Вы тоже так считаете?

…Ну вот видите…

«Воробьиное счастье чирикает…»

Воробьиное счастье чирикает

и случайные зёрна клюёт.

Если горе беду не накликает,

то она стороною пройдёт.

Тоже мне! кладовая, сокровище!

Света солнечного закрома.

Для кого-то оно незаконное;

но по праву владенья – моё

это счастье. Нахохлилось

в ожиданьи погожего дня.

Всё ждало и упрямо надеялось

на удачу, судьбу и себя.

Блюз под дождём

Блюз!

За тёмным набухшим окном,

в резком круге, очерченном лампой,

на натянутых струях дождя

ночь разыгрывала вариации

в стиле блюза.

Под напором, под спудом, давясь

бесконечною импровизацией,

ночь всю ночь свой неистовый блюз

предлагала взахлёб.

            В буйном танце прорвавшись,

через толщу потоков воды

обратилась невольничья Африка

тёмным ликом богини Луны

в бесконечность пространства

и времени.

Статуэткой эбеновой тьмы

в леопардовой шкуре дождя —

прочь!

         в ночь —

                      через двери закрытые

ни себя, ни воды не щадя,

рвался блюз.

И звуки, и воды текли.

То всемирным потопом обрушась,

то совсем замирая вдали,

ночь играет на крышах —

                      слышишь? —

блюз.

Весенняя ночь

    На ногах не стоять —

    я мертвецки пьян.

От меня даже звёзды шарахаются.

    Ночь – не в ночь. Не уснуть.

    Ах, весна, не буянь!

наговорами вьюги-знахаря

    не унимешь переполох

    молодого разгула весеннего.

От зари до зари по набухшей земле.

    Мне уснуть

    невмочь

в эту гулкую ночь воскресения.

«Куда несут по бездорожью…»