Красные виноградники - [10]

– Где же Азорские острова?

Солнце в зените палит без пощады,

пот ослепляет. Но вот уж глаза

сквозь слёзы пространства едва различают

прямо по курсу – Азорские острова.

Попытка скепсиса

Ты сказал:

              – Что такое загар?

Краткосрочная память о лете?

Зноя солнечного расплав,

по талонам в курортном бювете

отпускаемый простачкам?

Безоглядная даль горизонта.

Пенный шёпот обманчивых волн

и магнитное марево солнца.

Ночной разговор

В чашке дымящийся чай.

Стол накрыт на двоих.

Давай пригласим луну

в гости

и спросим у тишины,

вобравшей рокот волн и цикад,

отчего скалы так смущены

и брызжут солью из глаз.

По направлению к Дао

Наполню бокал вином

и вылью в бурный поток,

чтоб тот умчал его к морю

и выплеснул на песок

ажурной пеной прибоя.

И будет, рыча, мчать поток

сквозь трещины мрачных скал

и путать дебри лесов,

чтоб выплеснуть на песок

бродяжье шальное вино

и растворить его

в потоке странствий и волн.

«Глаза, широко открытые в ночь…»

Глаза, широко открытые в ночь.

Природа, она выбирает,

кого казнить, а кому помочь.

на радости в жизни скупая

и щедро дарящая боль.

ну вот и дошли до края

тоски-глухомани. Позволь,

кто это там рыдает?

Слезами не опорочь – прочь! —

трепетности сопричастья.

…И водит, и водит по краю ночь

Божественного участья.

Ода красоте

Спасая мир, будь спасена сама,

о, эфемерность зыбкая! От века

дарующая чудо красота —

надежды смысл и веры. Человеком

воспетая и проклятая. Мир,

что раем наречён для обречённых,

сложивших о тебе чудесный миф.

Философов, поэтов и учёных

за что караешь? и зачем хранишь? —

о, трижды назову тебя прекрасной! —

как дьявол, отрешением казнишь,

как Бог, даришь в страданиях участьем.

Попытка оправданья

И вот уже я снова покупаюсь —

                                        каюсь! —

на никому не нужной доброте,

и в доброту, как в волны, погружаюсь.

не в силах зализать ушибы все,

опять в который раз —

                       в бессчётный раз! – пытаюсь

быть в положеньи том на высоте.

И снова – вновь! – срываюсь —

                                         ошибаюсь! —

у доброты слепой на поводке.

Мне говорят, мол, слишком много увлекаюсь —

                                                      забываюсь! —

и предаюсь, как блуду, доброте.

И вот я с добротой —

                        назло! – сражаюсь,

пытаюсь не то чтоб сверх, но всё же

                                               жить, как все.

Но, как всегда, —

               и навсегда! – вновь ошибаюсь —

                                                 расшибаюсь:

в крови колени, ссадины везде —

не в первый раз.

                Но не сжимаюсь – поднимаюсь,

тянусь упрямо —

                     прямо – к высоте.

«Тонкие пальцы коснулись щеки…»

Тонкие пальцы коснулись щеки.

   Нежность!

Не отпускай, обойми, защити.

   Бережно

в тёплые руки возьму

                        твою вконец озябшую

   душу.

Слов и не нужно. Без них в тишине

   посидим.

               Слышишь,

как в жилах пульсирует кровь? —

   Сердце бьётся.

Если забудешь об этом, потом

   тоской обернётся

невосполнимость потерь. Поверь, —

   это правда.

Пусть распахнётся же настежь дверь.

   Пусть не по правилам —

логике мелочной вопреки

   и гордыне —

в нежных ладонях тепло щеки

   во веки веков отныне.

Полынь-звезда

1. Сторожка в лесу

Ах, какая страшная завея!

Пёс да лес.

               Тропинка и лыжня.

Мальчик резвый.

                      Сердце холодеет —

я с тобой.

             Но нет со мной тебя.

За окном седая вьюга свищет;

весело дрова трещат в печи.

Тот, кто любит, память не нарушит —

пусть на время время замолчит.

Нам неведомы слова пророчеств:

голубые дали… зеркала…

тёплый дом… а под покровом ночи

музыка рассыпалась, звеня.

То ли вьюга, то ли волки воют.

Свет луны окошко озарит.

Сердце верит, но от боли ноет:

грудь сдавило, и клочком зари

в тусклой мгле среди тумана встанет

солнце. День. Рассеялся туман.

Лезвием дамасской синей стали

снега полоснуло по глазам.

2. Огни

Эльф и Элви заблудились в чаще

зарослей густой баюн-травы.

В жизни раз случается несчастье —

никуда от горя не уйти.

Раз в году слетаются на танец

духи леса, крыльями звеня.

Сквозь решётку корчит оборванец

рожи, цепью яростно гремя.

Оборванец.

               Танец.

                        Духи леса.

Просека.

             Открытый окоём.

Озеро за дымчатой завесой

тонет смесью яви, грёз и снов.

Эльф и Элви, спящая запруда —

из контекста вырванный набор,

счастье непокойное. Покуда

не рассеется туман лугов,

страждущее сердце не разбудишь.

Проглотив пилюлю бытия,

разглядишь сквозь призму, обнаружишь

весь разор и мрак. Печать – ничья.

А тавро, отторгнутое напрочь,

рассосётся, больше не кровит.

Пелена, задёрнутая наспех,

расползётся. Просто надо жить.

«Зимнее солнце. Деревья мохнатые…»

Зимнее солнце. Деревья мохнатые.

В снежных ресницах туман.

Утро далёкое; тайна глубокая,

и эта тайна – весна.

Эта весна не кончается осенью,

сквозь январи прорастёт,

стройной и лёгкой воздушною лестницей

в облако света упрёт —

ся верхней ступенькой.

                        низ, цветами усеянный.

Муз хоровод на лугу.

Отрок, меж ними бредущий потерянно.

А на другом берегу

эхо задымленное колышется

в плотном дурмане лесном,

голосом чудным сквозь заросли слышится,

машет приветно рукой.

«Красота умиранья сильней…»