Красные виноградники - [11]

Красота умиранья сильней

убывающей мощи рассвета.

С каждым утром лишь небо синей

глубины уходящего лета.

Ночью каждою – оземь мороз

звонким эхом разносит по лесу

перезвон этих льдинок из звёзд,

опустившись в бадейку, где месяц

Сам не свой, а поди ж ты, торчит

острым краем, хрустальной зацепкой.

Гулкий морок, щемящий в ночи,

бесприютность пространства… а сердце

всё сильнее сжимается. Страх.

неизведанность горькой юдоли.

И покачивается на волнах

неразгаданная дотоле

красота умирающих грёз,

возрождающихся ежечасно.

В сопричастьи желанен и прост

мир, пропитанный болью несчастий.

«Ещё некоронованный король…»

Ещё некоронованный король;

ещё инкогнито прекрасная принцесса,

где за высокой перевал-горой

запуталось в предвиденьях предвестье.

Ещё не пала на поля роса;

ещё не слышно птичье щебетанье.

но брезжит свет. И тьма в бега

вот-вот ударится пред первыми лучами.

Я не жалею ни о чём. Но жду —

судьба свершится почестями ль, роком.

Пусть скалы рушатся – спокойно пережду

крушенье славы и успеха рокот.

Немного слов и много тишины.

Поэзию питает жизнь-источник,

где радостью и болью взращены,

напоены их вечным светом строки.

Запечатлеются на каменной скрижали

и в книге жизни проступают вновь и вновь

слова, дарующие благость и любовь,

вобравшие всю радость, горе и печали.

«Великий плут! В трагической гримасе…»

Великий плут! В трагической гримасе

выходит жизнь на шаткий свой помост,

и меркнет свет. Здесь все причины гаснут.

Лишь светлячки поддерживают мост —

опору хрупкую для вёрст и расстояний

плутающему в поисках пути.

…Заблудший ангел крылья вновь расправил

и оттолкнулся плотью от земли.

«Из тысячи жизней да сложится жизнь…»

Из тысячи жизней да сложится жизнь.

Сквозь боль и страданье – надежда на счастье.

И вихрем событий и судеб кружить,

во всём становясь неотъемлемой частью

всего мирозданья. А солнечный луч,

прорезавший тьму, новый день возвестивший,

уж пишет событий сегодняшних ход

на чистом листе в книге жизни открытой.

«Разорванное в клочья время…»

Разорванное в клочья время

в пух разлетается. Собрать

обрывки эти воедино,

вернуть покой и благодать

душе измученной. А телу

оставить облик прежних дней.

И чёрное перо по белому

скрипит, скрипит… Иных путей

нам во Вселенной, знать, не дадено.

а если было, то давно

судьбой-цыганкою украдено.

Вслед за воровкой кочевой

скрипят колёса по обочине

заезжей жизни городской.

…Монетой звонкою расплатится

с тобою месяц золотой.

В эпоху перемен

Моему поколению

Нас в тридцать три распяли на кресте

и воскресили уже в новой жизни.

Мы думали – спаслись.

                               И в суете

задёрганной, затравленной Отчизны

мы рассуждали: – Доживём свой век,

а там… Пускай история рассудит.

Как слеп в своих сужденьях человек!

Мозг – примитивное и грубое орудье

в твоих руках, Господь. Гляжу назад

и ничего-то в будущем не смыслю.

а всё, что Бог хотел тебе сказать,

Он говорит посредством этой жизни.

« Река иссохшая любви…»

Река иссохшая любви.

По берегам глухой печали,

оцепенелые, молчали

душа и музыка. Вдали

в рассветной тишине – шаги.

И вздох глубокий облегченья:

жизнь – это способ разрешенья.

но только сам себе не лги.

«Ненавидеть – это всё же помнить…»

Ненавидеть – это всё же помнить.

Разлюбил – как вовсе не любил.

Как ладонь в кулак, сжимает площадь

переулки, улицы, мосты,

перекрёстки, вывески, бульвары,

подворотен матерный язык.

Поворот.

            Ещё.

                  И панорама:

хоть упрись.

                 Ну что ж, упрись.

                                        Тупик.

«Дорога вся на виражах…»

Дорога вся на виражах.

Мчим, не снижая оборотов.

С тех пор, как взрыв большой потряс,

меридианы и широты

сменяются.

               Калейдоскоп —

пейзаж непрожитых событий —

всё позади. И – разворот…

Скрип тормозов. Души обитель

земная. Времени песок,

а маревом туманным – дали

нам перескажут назубок

прошедшее через воспоминанье

бесповоротное житьё,

что так стремилось сбыться явью.

Зачем, избрав небытиё,

решился этот мир оставить?

«И тогда телефонный звонок…»

И тогда телефонный звонок

захлебнулся по горло в крови.

Будь вовек же, как перст, одинок

на высоком и светлом пути.

Этот путь, этот крест, этот ад

предначертан введеньем во Храм.

…Гефсиманский раскинулся сад…

Этот путь был спасительный дан.

То есть выбор совсем не стоял

меж Голгофой и праздной мечтой.

Человеческой болью страдал,

в смертных муках рождался Господь.

Только выбора муки не знал.

Потому как, всегда одинок,

Божьим Сыном Он вряд ли бы стал,

если б выбрать свой путь себе смог.

Предначертанный ясен твой путь.

Будь вовек же и прям, и высок,

чтоб не жгло от отчаянья грудь,

как калёным железом лицо.

«Так расстаются с нелюбимыми…»

Так расстаются с нелюбимыми:

ни в крик; ни «Лучше б умереть!»;

ни памятью, короткой, длинной ли,

в ночах бессонных сердце жечь.

И встречей, более случайною,

чем преднамеренной, войдёшь,

минуя боль, тоску, отчаянье,

в воспоминаний нудный дождь,

рождённый сыростью осеннею

неразгоревшихся надежд.

А свет, ленивый и рассеянный,

скупой, мглой поглощённый свет

не выхватит из утра майского

ни сожалений, ни обид.

И сердце тупо и надсадно

скорее ноет, чем болит.

…Так расстаются с нелюбимыми.

«Розы памяти – чёрные розы…»

Розы памяти – чёрные розы.

Всё сгорело.

                Потушен пожар.