Красное зарево над Кладно - [83]

— Поэтому я спрашиваю: требует ли истец либо обвиняемая приглашения присяжного оценщика для оценки убытков?

Но Машек и моя жена уже поднялись и стоят у дверей. У обоих разом вырывается:

— Чихали мы на это!

— Объявляю разбирательство дела оконченным, — говорю я.

— Вот так, товарищи, я и судил свою жену за воровство в поле, — кончает свой рассказ Саска.

— Невозможно описать, какую суматоху подняло это дело в общине, — говорит Клейн. — Машек не может носу показать из своей усадьбы: все над ним потешаются. А кулачье ругается, поговаривают о том, что, мол, не признают этого большевистского суда. Дескать, больше ни один человек в Жегровице не пойдет к этому большевику старосте с заявлением о воровстве на поле.

— Раз мы обязаны соблюдать старые австрийские законы, что же, будем их соблюдать, — усмехается Саска. — Помнишь, Тонда, ты, ведь, всегда говорил, что дело не в параграфах закона, а в том, как их применять, как ими вертеть. Я поворачиваю их именно так, как позволяет закон. Толстопузые уже жаловались в окружное управление, но там только плечами пожали: все делалось согласно закону 1875 года. А закон этот в силе, ничего не поделаешь.

— А скажи-ка, пожалуйста, Лойза, где это ты изучил всякие параграфы да формулировки? Как ты их так здорово запомнил, мошенник ты этакий? — спрашивает Ванек.

— Да как же мне их не запомнить, если без конца приходится рассказывать всю историю? В трактир ли зайду, на шахту, в кооператив или выйду на площадь, меня бабы так и ловят: «А-а, староста! Расскажите нам об этом воровстве на поле!» Ну, а если люди хотят, чтобы я рассказывал все как следует, пришлось мне выучить наизусть параграфы и формулы присяги. И жена присмирела. Теперь уж она не ставит меня в дурацкое положение: достаточно пригрозить, что я вызову ее в общинный суд и буду разбирать каждое ее воровство на поле. Надо бы, мол, разобрать и то лежание на меже. Но она только хлопнет меня по спине и скажет, что я, дескать, тоже там был, а все-таки очень рада, что не допрашиваю ее, — хохочет Лойза.

— А что у вас еще нового? Какая обстановка после выборов в парламент? — спрашивает Тонда.

— Да какая обстановка, Тоничек. Зажиточные крестьяне совсем притихли. После того, как их прокатили на общинных выборах, они все-таки еще надеялись на парламентские. У людей, мол, проходит это большевистское опьянение. Так утешали себя наши аграрии. Но для них получилось еще хуже, чем на общинных выборах. Однако теперь-то уж, Тонда, все же должна наступить какая-то перемена. Теперь уж наверняка наши министры в правительстве осадят аграриев и капиталистов. Что ты на это скажешь? — обращается к Тонде Лойза.

Тонда не успел еще ответить, как в разговор вмешался Клейн.

— Товарищи, вы и не представляете себе, как я рад, что наш товарищ доктор Соукуп опять выбран в сенат. Вот, ей-богу, где бы ни выступал Соукуп, я всегда лечу туда, не жалея времени. Ничего не могу с собой поделать. Уж он их разнесет — так разнесет. Никогда не забуду, как в 1913 году он у нас в Сланах баллотировался в депутаты. Это была настоящая победа, товарищи. Тогда еще сам покойный император не хотел, чтобы он попал в парламент. Соукуп, как участник многих делегаций, здорово поддевал весь императорский двор и его величество. Ну, и государь император заявил, что, дескать, таким людям, которые не уважают коронованного главу государства, не место в парламенте. Этого было достаточно. Австрийские правительственные учреждения сделали все, чтобы доктор Соукуп не прошел в парламент на выборах 1911 года. Но тогда Франта проиграл и в Праге — VII и в Пльзне. Мобилизовали весь государственный, земский и общинный аппарат, чтобы желание его величества императора и короля было исполнено. Каких только ни применяли избирательных мошеннических уловок! Все мертвецы были занесены в избирательные списки и «голосовали» для того, чтобы провалить доктора Соукупа. Потом, в 1913 году, состоялись дополнительные выборы в округе Сланы, потому что умер наш депутат, металлист Вилем Черный. Мы решили выставить кандидатуру доктора Соукупа. Партия этого не хотела, боялась, что потеряет верный мандат, но мы не уступили. Помнишь, Тонда, сколько труда стоило убедить товарищей в Праге? Мы выдвинули предвыборный лозунг: «Если Франц не хочет видеть в парламенте Франту, мы пошлем его туда». И мы послали, товарищи, не лгу вам. Целыми неделями мы были на ногах. Носились с листовками из поселка в поселок. Мы агитировали, ходили на собрания. Каждое предвыборное собрание, на котором выступал Соукуп, было настоящим массовым митингом. Из всех поселков приходили люди. Трактиры не могли всех вместить. Напрасно старались окружные власти, комиссары, полицейские и жандармы. Ты, наверное, помнишь, Тоничек, сколько голосов получил тогда Соукуп? — обращается Клейн к Тонде.

— Восемь тысяч триста пятьдесят два голоса, а его противник национальный социалист Лаубе — только девятьсот девяносто восемь. По желанию императорского двора ни аграрии, ни другие партии не выставили своих кандидатов. Все они хотели тогда разбить наши позиции в округах Сланы и Кладно. Не удалось им это. Зубы себе сломали, — с гордостью вспоминает Тонда.