Красное зарево над Кладно - [73]

Итак, вот мнение господ из Главного управления в Зволеневеси. Вацлавичек окончательно взбешен. Разгорячились и уполномоченные. Сжимают кулаки все неумержицкие забастовщики. Волнуются и работники поместья в Зволеневеси, которые тем временем собрались во дворе усадьбы перед управлением.

— Так вот, значит, как действуют господа! И это называется новая демократическая республика? Вдову с шестью ребятишками выгоняют с работы и выбрасывают из квартиры! Профсоюзов не признают, с уполномоченными не разговаривают. Если так пойдет дальше, скоро вернется старое рабство. Человек в имении будет цениться дешевле, чем скот. Управляющие станут всемогущими господами. Скоро пахать на тебе начнут! Едва раскроешь рот, вылетишь с работы и из квартиры. А женщины! Помилуй бог, ни одна мало-мальски хорошенькая не будет гарантирована от господской любви. А мы-то знаем, что такое их любовь! Тотчас же господа из имений присвоят себе феодальное право первой ночи. Свиньи они, не люди. Права Минаржик, и Анча права. Правы неумержицкие батраки. Дураками они будут, если прекратят стачку, вернутся на работу и понадеются на результаты переговоров. Нет, тысячу раз нет! Батраки из Зволеневеси им помогут. Да, помогут! Так и передайте господам. Батраки уже не рабы, у них есть профессиональный союз, есть уполномоченные. Поэтому бастуем, товарищи! Бастуем вместе с неумержицкими батраками!

Зволеневесь бастует! А как поступят Слатина и Колеч? Ведь оттуда до Зволеневеси рукой подать. Зачем же тебе, Вацлавичек, шлепать в Кладно? Идем с нами, с колечскими, в Заколаны, на железную дорогу. Остановимся в Слатиной. Организуем забастовку там, а потом у себя. Так предлагают Вацлаву колечские рабочие. Вацлавичек не заставляет себя уговаривать. Он идет в Слатину. И вот рабочие слатинского имения прекращают работу. Потом они отправляются в Колеч. Разве могут колечские остаться позади? Ведь у них есть свои революционные традиции. Они были первыми среди рабочих императорских поместий, поднявших бунт против господ и создавших первые организации. Где то время? Тогда здесь было только общество просвещения и взаимопомощи. В те годы и оно имело значение, сыграло свою роль. Батраки подняли голову. Помните Будечского? Того социалиста, которого привели сюда по этапу? Теперь уж Ладичек в царствии небесном. Умер в войну. Но мы его не осрамим. Мы докажем, что не забыли, чему он нас учил. Встанут новые бойцы. Колечские бастуют.

Сейчас Вацлавичек сидит в поезде. Десять часов вечера. Поезд ползет к Кладно. Дорога идет в гору, а локомотивы Буштеградской железной дороги на местной ветке Кралупы — Кладно страдают астмой. Особенно теперь, после войны. Итак, у Вацлава довольно времени, чтобы все обдумать.

«Что скажут товарищи в секретариате? Как улажен спор? Что предпринять дальше? Нельзя же допустить, чтобы батраки проиграли. Что сталось бы после этого с профессиональным союзом? И с судьбой всего рабочего движения? Застану ли еще товарищей в Рабочем доме? Надо немедленно действовать, надо сразу же решить, что делать. Стачка сельскохозяйственных рабочих — хорошее дело, но теперь — в начале января? Если бы в другое время! Как нарочно… Повсюду снег, в поле ногу не вытащишь. Чорт возьми! Что скажут товарищи?»

Вашек сходит с поезда на станции в Новом Кладно. Берет из багажного вагона велосипед и тащит его по Пругону вверх, через Новое Кладно, к Рабочему дому. Товарищи еще здесь. Сидят в секретариате и совещаются. Вацлавичек, внезапно появившись в комнате, хочет немедленно отчитаться.

— Подожди, Вацлав, нам еще надо кончить одно дело. А ты пока согрейся и обсушись. Смотри, какой ты мокрый и как устал, — решает Тонда.

Слово берет товарищ Павел. Франта Павел — управляющий конторой редакции «Свободы» и заведующий Рабочим домом. Он старый деятель социал-демократии и немало гордится своей многолетней принадлежностью к партии. При каждом удобном случае он любит подчеркнуть, что давно уже состоит ее членом. И сегодня тоже с этого начинает.

— Товарищи, мне вы можете верить. Я все-таки почти три десятка лет член партии и должен заботиться о порядке и честности в наших рядах. Поэтому, я думаю, надо строго расследовать, куда девались пятьдесят восемь экземпляров «Свободы», за которые контора редакции не получила денег.

— Подожди, товарищ Павел. Конечно, надо заботиться о порядке, но сейчас важнее всего обсудить политическое значение того, что случилось, и подготовить дальнейшие мероприятия, — перебивает Франту шахтер Ванек.

— Ванек прав, товарищи, — встает Тонда. — Речь идет о случае, имеющем большое значение. Восьмого января «Свобода» опубликовала воззвание Коммунистического Интернационала молодежи. Вы знаете, что мы не представляем свою газету на цензуру в окружное управление.

Мы считаем, что в демократической республике должна быть свобода печати, и защищаем этот принцип. Но по всей республике, и в том числе в Праге, все газеты и журналы представляются на цензуру в государственные учреждения. И вот, видно, у кладненского окружного управления есть в нашей типографии какой-то шпион. Еще до того, как «Свобода» была отправлена из типографии, — и местные разносчики еще не успели ее получить, — явились жандармы и конфисковали весь готовый тираж. Сколько было конфисковано, товарищ Павел? — обращается Тонда к Франте.