Красное зарево над Кладно - [71]

— Нет, так не пойдет, господин управляющий, — отвечает Минаржик, — Анча должна идти в Кладно. Ведь уже обещано, а мы свое слово всегда держим, правда, Аничка? Ну, а теперь иди домой, — говорит она дочери.

— Это мы еще посмотрим! — кричит управляющий. — Ишь ты, они держат свое слово, нищая сволочь! Откуда только спесь берется! Я вам покажу, кто умеет держать свое слово! Анча в Кладно не пойдет, останется здесь, в усадьбе. Пораскиньте-ка мозгами, а после Нового года скажете мне. А если начнете упрямиться, так и знайте: выкину вас вместе с вашими сорванцами с хозяйской квартиры. Мы не можем и не будем обеспечивать жильем и харчами семью, где только один человек работает в имении. Это мое последнее слово. Я вам покажу, кто из нас лучше держит свое слово! Вот и все!

Управляющий повернулся, хлопнул дверью и вышел.

Новый год минул. Минаржик опять убирает господскую канцелярию. Входит управляющий и останавливается перед ней.

— Ну что, пани Минаржик, вы все обдумали? Как решили поступить? Я не забыл, жду ответа.

— Извините, господин управляющий, никак нельзя по-вашему, — отвечает вдова. — Анча не может тут оставаться. Не сердитесь, мы ведь дали слово.

— Ах вот как? Вы дали слово. И вы думаете, что ваше слово для меня закон? Я тоже дал слово и говорю вам: завтра утром ваша Анча будет работать здесь, у меня в канцелярии. Понятно? Кажется, я по-чешски говорю?

— Господин управляющий, это невозможно! Не сердитесь на нас, Анча никак не может, ее нет дома!

— А где она?! — орет управляющий.

— Сегодня утром уехала в Кладно, — шепчет вдова Минаржик.

— Что, уехала в Кладно? И вы это говорите мне? Да знаете вы, что это значит? Вы думаете, я тут поставлен шутки шутить? Я вам покажу, банда нищих! Я велел вам работать в коровнике, а Анче здесь, вместо вас. Вы не послушались, не выполнили моего приказа, приказа начальника. Я вас увольняю! И убирайтесь вон из квартиры!

— Добрый господин! Прошу вас, ведь у меня дети! — сжимает руки вдова Минаржик.

— Ого, сразу «доброго господина» вспомнила! Сразу большевистское буйство кончилось! — вопит управляющий. — Сразу умолять стала, когда земля под ногами загорелась! Об этом, моя милая, надо было думать раньше. Убирайтесь! — И Локет указывает вдове на дверь.

— Как же так, милостивый господин?.. Ведь мы в республике… Вы и вправду хотите выгнать нас на улицу? Не может быть, чтобы это было ваше последнее слово… — шепчет Минаржик.

— А вот увидите, последнее ли это слово! Или вы воображаете, что в республике прислуга будет приказывать господам?! — продолжает кричать управляющий.

— Что же станется с моими детьми? Куда я пойду зимой? — в ужасе спрашивает Минаржик.

— Ха-ха-ха! Ваши дети! Может быть, вы притащите ко мне своих пачкунов, чтобы они здесь ревели и канючили? Такие вещи на меня не действуют! — грубо орет Локет.

Вдова Минаржик внезапно выпрямляется.

— Нет, детей своих я сюда не приведу. Знаю, что вас этим не проймешь. Но я приведу кое-кого другого. Его слово подействует на вас, наверняка подействует, господин управляющий.

— Анчу приведете? — выпаливает управляющий с радостью, которую не может скрыть. Он даже смущается и продолжает сдержанно. — Вы должны были сделать это сразу, вам надо было выполнить мое распоряжение. Теперь уже почти поздно. Но если Анча тоже меня попросит, пожалуй, я соглашусь.

— Вот как, значит, Анчу? Да я тут же догадалась, откуда ветер дует. Нет, нет, дорогой пан. Она в Кладно и останется там. С вами поговорит кое-кто другой, — отвечает вдова.

— Что ты там болтаешь, баба? Спятила, что ли? Уж не об адвокате ли думаешь? Кто это со мной будет говорить? — вскидывается управляющий.

— Кто? Наш профессиональный союз и уполномоченные! Вы забыли, что мы уже не в старой Австрии. Я и сама сейчас чуть не позабыла. Чуть было опять не упала на колени перед «милостивым господином», чтобы умолять его и целовать руки. Видно, долго еще это рабство будет в нас сидеть, но все-таки мы от него избавимся. Профсоюз нас научит, — решительно произносит Минаржик, глядя на управляющего.

Опершись о стол, Локет стоит, как громом пораженный. Лицо его от ярости стало багровым. Он ловит воздух, попусту открывая и закрывая рот.

— Ну, ну, вы только не околейте, — смеется Минаржик. — Ишь, как вас затрясло от этого профсоюза. Да, для таких господ, как вы, профсоюз — что лихорадка. Правда, много времени прошло, пока мы это поняли. Но теперь уж дудки. Теперь уж вы не будете на нас ездить, как на скотине. И с нашими детьми тоже не будете так обращаться. А на мою Анчу вы зря заритесь. Нет, нет, не качайте головой, я вас знаю, вижу насквозь. Подчиняться вам я не буду и с работы не уйду. С квартиры тоже не съеду. Вот и все. А к вам я пришлю уполномоченного. — Минаржик поворачивается к двери и, гордо выпрямившись, уходит.

Только после ухода вдовы управляющий отдышался.

— Проклятая большевистская сволочь! Пора сбить с них спесь! До чего же довела нас эта республика? Она, видите ли, приведет уполномоченного профессионального союза! Я тебе покажу профсоюз и уполномоченного! Вышибу в дверь, даже разговаривать с ним не стану. Может, все-таки поговорить? Нет, не буду. А то еще разволнуешься, здоровье себе испортишь. Ведь так и кондрашка может хватить, ничего тут нет удивительного. Проклятая сволочь, я вам задам! Ни за что не буду разговаривать с уполномоченным, — снова и снова убеждает себя управляющий. Утонув в одном из кресел, он продолжает сыпать проклятьями и глушит злобу стаканами коньяку…