Красное зарево над Кладно - [37]

— Ну, посмотрим, был бы только здесь Тонда, — вздыхает Ванек.

— Глядите. О волке речи, а волк навстречу, — раздается в буфетном зале, когда в дверях появляется Тонда.

В буфете Рабочего дома в Кладно все вскочили. Толпятся вокруг Тонды, здороваются с ним и пожимают ему руки. Когда первое волнение, вызванное его приходом, улеглось, Тонда садится на свое обычное место у столика в углу за стойкой против биллиарда.

— Ну, а теперь рассказывай! — пристают товарищи к Тонде. — Где ты был и что пережил.

— Товарищи, дорогие, — защищается Тонда. — Это очень долгая история. На это у нас еще хватит времени в другой раз.

— Скажи хотя бы, на каком фронте ты был, — настаивают товарищи.

— Почти на всех, товарищи. На сербском, на русском, на румынском и на итальянском. Бросали нас и туда и сюда.

— А как насчет девочек, знался? Как итальянки? Красивые? — спрашивает, щуря узенькие поросячьи глазки, кривоногий Мудра.

— Да брось ты, кто же мог при всех этих трудностях думать о девушках, — машет рукой Тонда.

— Рассказывай! Скажи еще, что ты все эти четыре года ни разу на бабу не взглянул, — сомневается Мудра.

— Знаешь, Пепик, запомни раз навсегда: о таких вещах не говорят. А если говорят, то только через тридцать лет; тогда можно, — наставляет Тонда Мудру.

— Ну, понятно, в этом моя Нанда тоже с тобой согласилась бы. Если о таких вещах нельзя спрашивать, ей это в самый раз. Тогда у меня не было бы права и спину ей измочалить!

Мудра при этом яростно вдавливает в свою трубку какую-то смесь загадочного происхождения. Это какой-то эрзац-табак. Мудра зажигает, потом снова тычет пальцем в трубку, снова зажигает, но чудовищная смесь никак не хочет загореться.

— Пепик, Пепик, — смеются вокруг него, — вечно бы тебе только о девушках говорить, а между тем у тебя ничего уже не получается. Даже трубка не загорается. Перегорел огонь, не так ли? Мы твою Нанду понимаем. Видно, не очень-то она от тебя загоралась.

— Известно. Опять норовите вы меня разыграть, — ворчит Мудра, продолжая возиться с трубкой. — Не обращай на них внимания, Тонда, рассказывай. Если не хочешь про войну и про девочек, так, по крайней мере, что ты скажешь о нашем новом порядке? Нравится он тебе?

— Сказать правду, товарищи, я еще мало что видал. Но из того, что пока повидал, многое мне не понравилось, — признается Тонда.

— Что же именно и где тебе не понравилось? — расспрашивают шахтеры и металлурги.

— Ну, к примеру, положение в кладненском национальном комитете, — слышится в ответ.

— Ты там уже был?

— Как раз иду оттуда.

— Стало быть, ты должен был увидеть, что многое изменилось. Эти перемены все-таки должны каждому бросаться в глаза и радовать. Вместо австрийского орла — наш чешский лев. Приметил ты это, небось, или нет? — подсказывает Дубец.

— Это несомненно. Вывески перекрасили! С этим все поторопились! Но что толку от перемены декорации, когда на сцене остаются старые актеры?

— Вот видите, товарищи, разве я не говорил? — обрадованно восклицает Гонза Ванек. — Тонда это тотчас раскусил и обратил на это внимание. Хозяев мы должны были в первую очередь сменить. Метлой вымести и окружное управление, и дирекцию шахт и заводов. Тряхнуть это до основания, как в России, — распаляется Ванек.

— Вот, слышишь ты их, товарищ? — обращается Дубец к Тонде. — Вот так говорят все с утра до вечера. В России, в России! Никто не знает, как и что в этой России на самом деле. Но это им не мешает. Лишь бы неизменно подражать ей. Как будто мы нуждаемся в каком-либо чужом примере. Мы, которые в социалистическом и профсоюзном движении, а также в просвещении далеко опередили Россию. Только просвещение может привести к свободе. Какое может быть просвещение в стране, где большинство неграмотных? Скажи им, пожалуйста, пусть бросят разговоры о России и обратят внимание на положение в нашей стране.

— Ну, я думаю, товарищи, что необходимо и то и другое. Надо обращать внимание на положение и у нас, и в России. Надо знать, как все там в действительности обстоит, и если там что хорошее окажется и оправдает себя, то и у нас положение изменить: старое разрушить, новое завести.

— Что верно, то верно, — дружно отзываются собравшиеся.

— Что-то сделать нужно. Как думаешь, с чего надо начать? — донимают Тонду вопросами.

— С чего, товарищи? В первую очередь навести порядок в партии. Невозможно совершать революцию и делать перевороты, если нет революционного вождя, если в партии одни только фракции и группировки, если каждый тянет в свою сторону.

Необходимо навести порядок в партии, чтобы она встала во главе революционных сил, во главе борьбы за социализм. Чтобы ясно выразила свою солидарность с русской Октябрьской революцией и признала ее…

— Подожди, товарищ, — перебивает его Дубец. — Как так признать русскую революцию? Это все-таки дело нашего правительства, признавать Советы или не признавать. Этого же не может сделать только наша партия.

— Как раз наоборот, — возражает Тонда. — Я полагаю, что это в первую очередь наш долг. Это долг рабочих и рабочей партии, безоговорочно объявить себя сторонниками русской революции и поддерживать ее.

— Но ты ведь знаешь, все-таки, что некоторые влиятельные товарищи не одобряют революцию в России. Утверждают, что большевики повредили делу социализма и дискредитировали его. Отпугнули буржуазию и капиталистов и тем самым на целые десятилетия затормозили мирную эволюцию к социализму.