Красное и черное - [43]

Процессія двигалась правильной четвероугольной массой. Отрядъ за отрядомъ шли сплоченными квадратами, какъ боевые эскадроны, и даже поступь ихъ, разомъ поражавшая землю, звучала мѣрно и тяжело, какъ поступь военной пѣхоты.

Отряды были отдѣлены одинъ отъ другого однообразными промежутками. Ряды ихъ были выровнены и впереди шелъ предводитель, зорко слѣдя за строгимъ соблюденіемъ порядка и выправляя отстающихъ. Это были какъ бы готовые кадры новой народной милиціи, возникшіе самопроизвольно, дѣйствіемъ взаимнаго притяженія, и теперь впервые сошедшіеся на общій смотръ.

И дѣйствительно, въ переднихъ рядахъ каждаго отрывка толпы шла небольшая, но надежная дружина, которая должна была защищать процессію отъ возможныхъ нападеній.

Оружія не было видно, но у многихъ, въ центральныхъ отрядахъ и въ разсѣянной вокругъ толпѣ, рукава были перевязаны бѣлымъ платкомъ въ знакъ того, что они носятъ свою неприкосновенность личности въ карманѣ и способны принять дѣятельное участіе въ борьбѣ.

Многіе заводы, фабрики, желѣзныя дороги, шли особыми группами, въ полномъ составѣ рабочихъ и служащихъ, съ собственнымъ знаменемъ и предводителями.

Въ разныхъ мѣстахъ шли группы санитаровъ, мужчины и женщины, въ стройномъ порядкѣ, съ краснымъ крестомъ на лѣвой рукѣ. Несмотря на видимое отсутствіе полиціи и войскъ, въ воздухѣ висѣла возможность нападенія и бойни, и если одни должны были умирать, то другіе приготовились дѣлать перевязки раненымъ и переносить ихъ на медицинскіе пункты. За три версты сзади всей процессіи ѣхали три кареты скорой помощи въ полномъ снаряженіи, декорированныя бѣлымъ и украшенныя красными бантами и флажками.

Вслѣдъ за главными отрядами, отчасти окаймляя ихъ съ обѣихъ сторонъ, шла смѣшанная толпа неорганизованныхъ участниковъ процессіи. Она была рѣже спереди и гуще сзади. И на всемъ пути присоединялись новыя группы и толпы съ новыми знаменами и значками. Здѣсь составъ былъ самый разнообразный. Молодой человѣкъ въ цилиндрѣ шелъ рядомъ съ сидѣльцемъ изъ лавки, гимназистки, дамы, служанки въ фартукахъ, подростки и дѣти, всѣ шли рядомъ, какъ товарищи. Мѣстами попадались солдаты, юнкера, офицеры. Ихъ было немного, но все-таки въ каждой компактной группѣ были вкраплены такіе разсѣянные мундиры.

Въ одномъ мѣстѣ обращалъ на себя вниманіе молодой парень, въ оборванной рубахѣ, безъ шапки и босой. У него было лицо юродиваго, загрубѣлая кожа совершенно кирпичнаго цвѣта, лохматые волосы, выжженные, какъ ленъ, вѣчнымъ пребываніемъ на открытомъ воздухѣ. Глаза у него были тусклые, неподвижные, и весь онъ, какъ двѣ капли воды, походилъ на юродиваго съ извѣстной картины Сурикова: «Сожженіе боярыни Морозовой».

Обѣими руками онъ несъ огромное красное знамя. На знамени ничего не было написано, но босой знаменоносецъ шелъ съ сосредоточеннымъ видомъ и даже не смотрѣлъ по сторонамъ. Такія лица бываютъ у деревенскихъ людей, когда они носятъ хоругви и иконы. Эта толпа была охвачена такимъ же сосредоточеннымъ религіознымъ чувствомъ, и босой знаменоносецъ видимо проникся имъ вполнѣ.

Процессія занимала всю ширину мостовой; по обѣ стороны ея тянулись оригинальныя живыя шпалеры. То были двѣ цѣпи людей, схватившихся за руки и составлявшихъ ограду шествія отъ вторженія инородныхъ элементовъ. Цѣпи эти двигались вмѣстѣ съ толпой, изгибались и выпрямлялись, временно разрывались и снова соединялись. Эти братскія живыя цѣпи, сомкнувшіяся по собственному влеченію, какъ будто выкристаллизовались изъ самыхъ нѣдръ толпы, для того чтобы оградить ее и придать ей опредѣленныя очертанія.

Среди этой двухсотъ-тысячной массы людей царилъ удивительный порядокъ. Нигдѣ не было видно ни одного пьянаго, никто не говорилъ лишняго слова. Всѣ шли за своими знаменами, стройно, согласно и стремительно, какъ человѣческая лавина, которая сомкнулась вокругъ центральнаго ядра, широко раскинула крылья по сторонамъ и движется, чтобы смести на своемъ пути накопленные вѣками обломки разрушенныхъ скалъ и горы мусора.

Все, что было внутри цѣпей, то принадлежало или хотѣло принадлежать красному знамени; оно было вовлечено въ его орбиту, училось идти въ ногу, возглашать общій лозунгъ и пѣть боевую пѣснь движенія.

— Вы жертвами пали въ борьбѣ роковой…

Какъ и въ первые дни, вся толпа пѣла похоронный маршъ бойцовъ за свободу, но теперь пѣніе ея было торжественное и стройное. Всѣ знали и повторяли слова и напѣвъ, ибо за эти четыре дня толпа сдѣлала крупные успѣхи и превратилась изъ стада въ организованную рать.

Въ нѣдрахъ толпы происходило непрерывное движеніе. Взадъ и впередъ сновали добровольцы-маркитанты съ большими сумками, наполненными хлѣбомъ, ветчиной и готовыми бутербродами. Они раздавали ихъ желающимъ… Шествіе должно было продлиться до поздняго вечера, и организація позаботилась о пищѣ.

Отъ отряда къ отряду переходили главные предводители, наблюдая за общимъ порядкомъ шествія. Между ними выдѣлялся сѣдой ораторъ университетскихъ митинговъ. Онъ былъ повязанъ черезъ плечо широкой красной лентой и шляпа его была украшена краснымъ бантомъ. Къ его черносѣдымъ волосамъ очень шло красное и сквозь суровое напряженіе его взгляда по временамъ мелькалъ чуть замѣтный лучъ довольства. Этотъ человѣкъ всю свою жизнь мечталъ о такомъ шествіи, могучемъ и прекрасномъ, стихійномъ и организованномъ, народномъ и сознательномъ, мирномъ и грозномъ, подъ сѣнью краснаго знамени. Десять лѣтъ тому назадъ, когда онъ былъ моложе и отбывалъ тюремные годы, ему не разъ снилась среди одинокой скуки такая фантастически торжественная процессія. Теперь фантазія стала дѣйствительностью. И наканунѣ новыхъ сраженій онъ спѣшилъ упиться ощущеніемъ этой минуты.