Красное и черное - [42]

И вдругъ, бацъ, бацъ, бацъ! Къ величайшему ужасу Маши, околодочный выхватилъ револьверъ и произвелъ по направленію толпы нѣсколько выстрѣловъ, одинъ за другимъ.

Толпа шарахнулась. Извозчикъ ударилъ по лошади и поскакалъ въ переулокъ. Почти тотчасъ же толпа, опомнившаяся отъ изумленія, бросилась вслѣдъ, но было поздно. Извозчикъ уже исчезалъ вдали.

При звукѣ выстрѣловъ Сеня и Маша бросились на тротуаръ и хотѣли вскочить въ ближайшія ворота, которыя, кстати, были широко открыты.

Въ эту самую минуту, изъ воротъ выскочилъ человѣкъ въ бѣломъ фартукѣ и съ чѣмъ то тяжелымъ въ рукахъ. Что это было, дѣти не успѣли разсмотрѣть. Человѣкъ въ фартукѣ хотѣлъ пробѣжать впередъ. Возможно, что онъ хотѣлъ, пользуясь замѣшательствомъ, повторить подвигъ Михалина, убійцы Баумана.

Но онъ не успѣлъ даже соскочить съ тротуара. Высокій молодой человѣкъ, въ сѣрой мерлушчатой шапкѣ, проходившій мимо, выхватилъ изъ кармана большой и блестящій револьверъ и направилъ ему прямо въ лобъ. И въ ту же минуту лицо молодого человѣка измѣнилось, какъ въ судорогѣ. Глаза его сверкнули злобой, и даже зубы оскалились, и короткіе стриженные усы на верхней губѣ встали дыбомъ, какъ у кота.

Человѣкъ въ фартукѣ сразу оцѣнилъ опасность. Онъ стремительно откинулся назадъ, чуть не упалъ навзничь, но справился и ринулся обратно въ ворота. Все это произошло быстро, какъ въ калейдоскопѣ, и дѣти даже не успѣли разсмотрѣть его лица. И только лицо молодого человѣка съ револьверомъ въ рукахъ мелькнуло предъ ними, какъ неожиданная и страшная картина.

— Хулиганъ! — крикнулъ Сенька и бросился во дворъ вслѣдъ за бѣглецомъ. Онъ не думалъ о томъ, что недѣлю тому назадъ неизвѣстный, прохожій почти съ такою же злостью, какъ человѣкъ съ револьверомъ, ругалъ этимъ именемъ его, Сеньку, и хотѣлъ ударить его въ лицо.

Теперь Сенька самъ пылалъ негодованіемъ противъ черносотенныхъ нападеній. Если бы догнать человѣка въ фартукѣ, этотъ уличный щенокъ готовъ былъ впиться въ него зубами и грызть его до самозабвенія.

— Провокаторъ, черносотенецъ!

Нѣсколько человѣкъ бросились во дворъ на поиски, но человѣкъ въ фартукѣ исчезъ безслѣдно, очевидно, скрылся въ знакомую квартиру.

Публика громко негодовала на провокацію.

— Это у нихъ было условлено, — кричала какая-то женщина въ сѣромъ платкѣ и кацавейкѣ. — Они весь народъ одинъ по одному убить хотятъ.

— Идутъ, идутъ!

Въ глубинѣ улицы показалась голова кортежа и толпа, тотчасъ же забывъ о недавнемъ столкновеніи, бросилась навстрѣчу.

По улицѣ двигалась не процессія, а цѣлое войско, огромное, стихійное и въ то же время стройно организованное, половина московскаго населенія, которая вышла изъ домовъ и сомкнулась вмѣстѣ, чтобы заявить свое сочувствіе юной свободѣ.

Прежде всего бросались въ глаза огромные вѣнки, зеленые, съ алыми цвѣтами, съ пунцовыми лентами, высокія знамена, — красныя, вѣющія, съ бѣлыми и золотыми надписями, цѣлый движущійся лѣсъ, который какъ будто вышелъ изъ-подъ земли и, какъ сказочный Бирнамскій лѣсъ, шелъ на приступъ къ острогу безправія и произвола.

Надписи на знаменахъ были самыя задорныя, подмывающія: «Мы требуемъ Учредительнаго Собранія!»… «Да здравствуетъ русская соціалъ-демократическая рабочая партія!»… «Земля и Воля!»… Эти лозунги до сихъ поръ таились во тьмѣ и передавались другъ другу шопотомъ изъ-подъ полы. Теперь они вышли на улицу, и сразу заполонили ее и вели ее впередъ къ новому будущему.

Гробъ былъ совершенно покрытъ огромнымъ алымъ покровомъ, какъ будто свѣже-пролитая кровь убитаго борца выступила сквозь крышку и окрасила своей яркостью волны жесткаго шелку. Почти всѣ шедшіе были украшены краснымъ, — розетками въ петлицахъ, бантами на плечѣ, лентами вокругъ шляпъ. И на всѣхъ этихъ лентахъ, знаменахъ, покровѣ, какъ будто сверкало отраженіе моря народной крови, уже пролитой и проливаемой во имя свободы.

Предъ гробомъ шла высокая женщина со знаменемъ въ рукѣ и лицо ея выдѣлялось изъ общей массы, какъ трагическая маска. На щекахъ ея почили слѣды неотступной тоски и мучительной безсонницы. Глаза ея смотрѣли куда-то вдаль, но въ складкахъ между бровей лежала непреклонная рѣшимость и желѣзная воля.

— Бомбиха! — шептали въ толпѣ. — Бауманиха!

Это была жена убитаго, вмѣстѣ съ нимъ сидѣвшая въ тюрьмѣ и выпущенная на волю, и внезапно потерявшая своего друга въ первый день свободы. Рабочіе называли ее въ сокращеніи Бомбиха.

Подъ знаменами простиралось море головъ, множество лицъ, молодыхъ, торжественныхъ и рѣшительныхъ. Это были какія-то новыя лица въ старинной Москвѣ. У нихъ были совсѣмъ новые глаза. И можно было судить, что люди съ такими лицами и глазами не отдадутъ даромъ своихъ лозунговъ и въ случаѣ нужды будутъ стоять за нихъ, пока земля окрасится кровью столь же алою, какъ алый шелкъ знаменъ.

Вначалѣ невольно являлось удивленіе, откуда взялось такое множество открытыхъ смѣлыхъ лицъ въ этомъ купеческомъ городѣ, прославленномъ, какъ центръ и пріютъ черной сотни.

Замѣтное большинство были рабочіе; они выросли въ предмѣстьяхъ, въ тѣни фабрикъ, и городъ не зналъ ихъ, и теперь они явились на его улицахъ, какъ дѣти новаго откровенія.

Впрочемъ, было много и настоящихъ горожанъ, жителей центра, приказчиковъ, студентовъ, болѣе пожилой интеллигенціи, нарядныхъ дамъ и бѣдно одѣтыхъ дѣвушекъ, и даже сѣдыхъ стариковъ, опиравшихся на палку.