Красное и черное - [38]

Баба въ ватной кофтѣ и ситцевомъ платкѣ подскочила къ рабочему только что отодравшему себѣ широкую красную полосу.

— Дяденька, голубчикъ, дай мнѣ кусочекъ того, краснаго. У тебя много!..

Вмѣсто двухъ десятковъ флаговъ, стала сотня, потомъ три сотни. И въ то же время толпа росла съ чудесной быстротой. Она выдвинулась по Тверской улицѣ, какъ безконечный змѣй, и когда съ небольшого бугра посреди улицы Сенька глянулъ назадъ, онъ увидѣлъ какъ будто безконечную рѣку человѣческихъ головъ и знамена колыхались надъ ней, какъ красные буера на волнахъ.

— Благодарить студентовъ!.. Возлѣ университета собралась такая же пестрая толпа, рабочіе, интеллигенція, съ красными флагами и красными лентами въ петлицѣ. Она шла мимо казачьяго манежа. Въ дверяхъ манежа стояла толпа казаковъ, пѣшихъ и безъ оружія, и смотрѣла на невиданное зрѣлище и въ отвѣтъ на радостные крики толпы, многіе изъ нихъ стали также радостно махать шапками.

— Ура, казаки! — крикнула часть толпы, но крикъ тотчасъ же умолкъ..

Толпа на минуту остановилась. Господинъ въ круглой шляпѣ вышелъ изъ переднихъ рядовъ и погрозилъ казакамъ пальцемъ. — Будете впередъ знать, какъ народъ разстрѣливать… Смотрите!..

Взаимная вражда была слишкомъ сильна, чтобы ликвидировать ее въ пятиминутномъ обмѣнѣ привѣтствій.

Вы жертвою пади борьбы роковой,

Любви беззавѣтной къ народу…

Группа людей впереди толпы запѣла похоронный гимнъ бойцовъ русскаго освобожденія. Громче и громче. Рядъ за рядомъ, волна за волной присоединяли свой голосъ къ торжественному пѣнію. Многіе тянули безъ словъ, слѣдуя за общей мелодіей. Похоронный маршъ свободы въ первый разъ вышелъ на улицу и она училась пѣть его, торопилась усвоить его сразу и сдѣлать его своимъ неотъемлемымъ достояніемъ.

— Слова, кто знаетъ слова?

Въ одной изъ группъ высокій мужикъ въ бараньей шапкѣ досталъ изъ-за голенища крошечную растрепанную книжечку и сталъ вычитывать изъ нея слова гимна, стараясь попадать въ тонъ пѣнія.

— Намъ дайте, намъ! — Десятки рукъ протянулись со всѣхъ сторонъ. Но мужикъ крѣпко держался за книжку и вычитывалъ строки. Другіе старались вторить, но на незнакомыхъ и длинныхъ словахъ чтецъ застревалъ отставая и задерживая всѣхъ.

— Господи! — сказалъ человѣкъ въ чуйкѣ, шедшій сзади, — отдалъ бы лучше кому нибудь изъ инте-ле-ген-цыи.

Это было опять новое слово, новое опредѣленіе для класса людей, которому еще вчера улица давала одно лишь опредѣленіе, — крамольникъ.

Амнистія!.. Вся толпа пѣла и пѣніе ея быстро пріобрѣтало торжественность и стройность. Пѣсня лилась, какъ рыданіе. Московская улица, ожившая въ свободѣ, рыдала надъ покойниками и требовала освобожденія живыхъ жертвъ борьбы.

Многіе дѣйствительно плакали. Группы пожилыхъ людей, преимущественно изъ интеллигенціи, въ шляпахъ и очкахъ, шагали, взявшись за руки, и плакали горючими слезами. Отъ слезъ голосъ ихъ прерывался и они не могли пѣть съ другими. Это была мечта ихъ молодости, внезапно воплощенная въ жизнь.

Плакали, впрочемъ, и рабочіе, пожилые мужики въ картузахъ и высокихъ сапогахъ. Освободительная борьба длилась много лѣтъ и унесла много жертвъ. Не одинъ изъ шедшихъ потерялъ въ ней брата или сына.

— Амнистія, амнистія!..

Въ толпѣ выросло по отношенію къ заключеннымъ нѣжное, растроганное чувство, какъ къ милымъ родственникамъ, близкимъ и страдающимъ.

— Бѣдненькіе, — причитали бабы вслухъ, — дѣточки, въ тюрьмѣ, одни, не съ нами…

— Амнистія!..

Знамена вѣяли, толпа шла впередъ. И даже на небѣ порѣдѣли облака и солнце послало толпѣ свой блѣдный осенній лучъ, какъ будто и оно хотѣло праздновать вмѣстѣ съ нею этотъ незабвенный день.

Сенька тоже пѣлъ и плакалъ и голосилъ вмѣстѣ съ другими. Толпа захватила его полной властью и по временамъ онъ не сознавалъ себя и былъ, какъ песчинка въ вихрѣ или малая капля воды въ бѣгущемъ потокѣ. И вдругъ въ самомъ разгарѣ своего новаго экстаза онъ увидѣлъ Машу, которая шла въ трехъ шагахъ впереди его, но безъ отца.

— Ты откуда? — спросилъ онъ съ удивленіемъ.

— Здравствуй, — отозвалась дѣвочка, — ты тоже тутъ!..

— Свобода!

— Свобода!

Обмѣнъ новаго привѣтствія установилъ ихъ принадлежность къ новому ученію.

— А гдѣ твой тятя? — спросилъ Сенька.

— Я почемъ знаю! — безпечно отозвалась дѣвочка, — я убѣгла.

— Какъ убѣгла? Куда? — перебилъ Сенька съ новымъ удивленіемъ.

— На митингу, — сказала дѣвочка. — Чего онъ одинъ ходитъ, а меня не пускаетъ. Я хочу тоже видѣть. Этакое въ тысячу лѣтъ не увидишь.

И дѣйствительно наивныя слова дѣвочки сразу выяснили настроеніе этого перваго дня свободы. Такую свѣжесть чувствъ, стихійную радость и нетерпѣніе можно переживать только одинъ разъ въ жизни народовъ, какъ и отдѣльныхъ людей.

Это первая дѣвственная любовь. Россія, наконецъ, выросла изъ дѣтскихъ помочей и доросла до того, чтобы пережить это чувство, и больше она никогда не переживетъ подобнаго мгновенія, и даже черезъ десять тысячъ лѣтъ во всей красѣ и радости осуществленнаго идеала, такой свѣжей радости уже больше не будетъ никогда.

— Отецъ искать будетъ, — сказалъ Сенька озабоченно, — ну, пойдемъ вмѣстѣ!..

Они взялись за руки и пошли впередъ. Роли перемѣнились… На улицѣ Сенька былъ въ своей стихіи, также какъ Маша въ своей тѣсной и темной кухнѣ, и теперь онъ считалъ своею обязанностью оберегать безопасность дѣвочки и, въ случаѣ необходимости, доставить ее домой.