Красное и черное - [36]

— Нѣтъ, — сказалъ господинъ нетерпѣливо, — четыре свободы, неприкосновенность личности, человѣческія права. Съ этими правами можно все добыть: землю, прибавку платы, все на свѣтѣ…

Голосъ его звучалъ энтузіазмомъ. Въ душѣ этого сытаго и смирнаго обывателя вспыхнула внезапно божественная искра и онъ говорилъ о свободѣ, какъ пророкъ, или какъ агитаторъ.

Свобода, свобода!..

Слово это раздавалось на улицахъ ежеминутно, подобно тому, какъ въ минувшіе дни раздавалось слово: бунтъ. Какая свобода, никто не могъ объяснить.

Сенька шелъ впередъ. Какъ и въ дни митинговъ, прохожіе тянулись въ одномъ и томъ же направленіи и Сенька слѣдовалъ вмѣстѣ съ другими. Онъ тоже не зналъ, о какой свободѣ идетъ рѣчь. Порфирій Ивановичъ говорилъ о борьбѣ за лучшую плату, но не упоминалъ о свободѣ. Конечно, Сенька сознавалъ, что этотъ неожиданный манифестъ есть побѣда забастовщиковъ и былъ убѣжденъ, что всѣ требованія ихъ будутъ исполнены. Какая свобода? Фабричнымъ, которые бастовали, дана свобода дѣлать, что хотятъ, — четыре свободы на всѣ четыре стороны.

На площади передъ театромъ уже была толпа въ нѣсколько тысячъ и люди подходили со всѣхъ сторонъ. Непрерывныя струи пѣшеходовъ тянулись по всѣмъ улицамъ и вливались въ общую массу.

Это былъ новый день въ тысячелѣтней исторіи Москвы. Обыватели, которые до сихъ поръ не смѣли сходиться вмѣстѣ группами болѣе трехъ человѣкъ, а по части уличныхъ собраній имѣли только право стоять шпалерами вдоль казенныхъ парадовъ, ощутили внезапно неудержимое взаимопритяженіе и стали грудиться вмѣстѣ, какъ вешняя птица.

Составъ толпы былъ самый разнообразный: подростки и старики, щеголеватыя дамы, люди въ цилиндрахъ и въ студенческихъ мундирахъ и рабочіе, рабочіе, рабочіе.

Всѣ лица сіяли однимъ свѣтлымъ, внезапнымъ, восторженнымъ чувствомъ.

Свобода!.. Толпа волновалась и уже закипала, какъ вода въ котлѣ.

Въ разныхъ мѣстахъ явились ораторы. Они что то говорили, но что именно, никто не могъ разслышать. Сенька видѣлъ только издали пожилого черноволосаго человѣка, который стоялъ на ящикѣ, держалъ шляпу въ лѣвой рукѣ и оживленно размахивалъ правою рукою.

— Самъ директоръ университета, — говорили кругомъ, — молодчина?..

Имя университета, которое такъ долго признавалось улицею за нѣчто, подлежащее гоненію, внезапно пріобрѣло крайнюю популярность.

— Спасибо студентамъ, — говорили повсюду, — довели насъ до ума.

И юноши, которые еще вчера должны были переодѣваться въ штатское, чтобы избѣжать нападеній хулигановъ, теперь двигались среди толпы, счастливые ея сочувствіемъ и признаніемъ своихъ заслугъ въ освободительной борьбѣ.

Ораторовъ становилось все больше и больше. Рядомъ съ пожилыми, прилично одѣтыми людьми появились болѣе молодыя демократическія фигуры изъ числа тѣхъ, какія появлялись на трибунахъ вчерашнихъ митинговъ. Ихъ голоса были громче и отрывки рѣчей долетали и до Сеньки.

Они говорили о великой побѣдѣ рабочихъ, о необходимости укрѣпить ее и защищать съ оружіемъ въ рукахъ.

— Оратора сюда!

Группа мясниковъ или лабазниковъ громко выражала свое недовольство и нетерпѣніе услышать рѣчь.

— Ничего не слышно!.. Господинъ орараторъ, говори погромче!.. Ораторъ, а не орешь… Молчалъ бы, коли голосу не хватаетъ… А ты разѣвай ротъ на всю Красную площадь!..

— Пускай поговорятъ, — замѣтилъ какой то подозрительный субъектъ въ низенькой шапочкѣ и суконномъ пальто со стоячимъ мѣховымъ воротникомъ, по типу и по одеждѣ похожій на уличнаго шпіона.

— Вонъ и евреи радуются. Что дѣлать. Сегодня ихній день.

Въ разныхъ мѣстахъ смыкались плотныя группы, въ центрѣ которыхъ шло чтеніе и объясненіе манифеста. Это было первичное почкованіе, выдѣленіе простѣйшихъ клѣтокъ изъ безформенной протоплазмы перваго собранія русскихъ гражданъ.

Объясненіемъ манифеста занимались не только люди въ суконныхъ пальто и студенческихъ мундирахъ, но даже оборванцы въ лохмотьяхъ и опоркахъ.

Рядомъ съ Сенькой какой то плотный, растрепанный, чуть-чуть выпившій мужчина громко говорилъ: — Что есть свобода? — Безъ свободы худая жисть. Отчего жисть худая? — Оттого что начальство непопечительное. Бѣдные люди безъ пріюта ходятъ.

— Пусть начальство построитъ пріюты на четырехъ концахъ Москвы.

Онъ посмотрѣлъ въ сторону Сеньки и мысль его перешла къ новому пункту.

— Отчего этакіе оборванные парнишки безъ ученья по улицамъ бѣгаютъ? Пусть начальство построитъ школы для всѣхъ бѣдныхъ дѣтей города Москвы.

Изъ этой неясной и пьяненькой рѣчи Сенька внезапно понялъ, что побѣда одержана не для однихъ забастовщиковъ и что новая свобода дана всему народу вообще, всѣмъ бѣднымъ и простымъ людямъ, въ томъ числѣ и ему, Сенькѣ. Теперь манифестъ казался ему сигналомъ къ общей раздачѣ благъ и льготъ людямъ всякаго званія и всякаго племени.

— Вонъ и евреи радуются — повторилъ онъ въ умѣ слова недавняго субъекта, но вложилъ въ нихъ совсѣмъ другой смыслъ.

— Пусть радуются всѣ языки, и я вмѣстѣ.

Подъ вліяніемъ конкретныхъ примѣровъ пьянаго оратора онъ даже сталъ прикидывать, что ему хотѣлось бы получить на свой личный пай, и пересчитывалъ пунктъ за пунктомъ.

— Крѣпкое чистое платье, каждый день много ѣды, и чтобы жить въ теплой комнатѣ, такой, какъ у Маши, а не шататься по мокрой улицѣ вмѣстѣ съ бродягами. Еще книжку съ картинками, чтобъ учиться грамотѣ. Еще, чтобъ Маша не могла называть его хулиганомъ.