Красное и черное - [30]

Внутри передъ воротами стояли двѣ линіи студентовъ и публика проходила между ними узкимъ рядомъ, по одному и по два. У каждаго изъ студентовъ въ петлицѣ была кумачевая ленточка и Сенька понялъ, что это распорядители.

— Митингъ эсъ-эровъ — Юридическая, третій этажъ направо. Товарищи, проходите направо!..

— Соціалъ-демократическій общій — Большая аудиторія.

— Казанская дорога — Третья аудиторія. Нижегородцы — на самый верхъ. Митингъ столяровъ — кругомъ, вторыя ворота. Фармацевты — тоже. Слесаря мелкихъ мастерскихъ — тоже. Печатники — въ Шестую аудиторію. Городскіе рабочіе — въ Пятую.

— А вы, товарищъ, куда? — обратился одинъ изъ студентовъ къ Сенькѣ.

Онъ былъ совсѣмъ маленькій, немногимъ больше самого Сеньки, съ розовыми щеками, какъ будто покрытыми легкимъ пушкомъ. Подъ его мундиромъ была надѣта ситцевая рубашка, подвязанная тканымъ поясомъ, и несмотря на свой отвѣтственный постъ, онъ выглядѣлъ мальчикомъ, убѣжавшимъ изъ школы.

Но Сенька былъ еще меньше этого юнаго стража. Грязный, съежившійся въ своихъ лохмотьяхъ, онъ походилъ на какой то человѣческій грибъ.

— Куда вы, товарищъ?

— Я хочу послушать, я никого не трогаю, я хочу пройти!..

Сенька говорилъ торопливо, почти захлебываясь. Во всей этой толпѣ было что-то торопливое, стремительное, боявшееся опоздать.

— Ну, проходите, гражданинъ! — сказалъ другой студентъ, высокій, кудрявый, съ смѣющимися глазами. — Пустите его, Великановъ! Пусть всѣ идутъ, кто хочетъ.

Сенька юркнулъ внутрь двора, мимо маленькаго Великанова въ розовой рубашкѣ и смѣшался съ толпой.

Обширный университетскій дворъ представлялъ поразительное зрѣлище. Онъ былъ весь залитъ народомъ, какъ Кремль въ Пасхальную заутреню. Даже на грудѣ строительныхъ обломковъ, поднимавшейся выше передней стѣны, стояли и сидѣли люди. Мѣстами толпа стояла плечо въ плечо. Въ другихъ мѣстахъ оставались проходы. У многихъ въ рукахъ были зажженные стеариновые огарки, горѣвшіе красными язычками, въ замѣну потемнѣвшихъ фонарей. И сходство съ пасхальной заутреней выступало еще сильнѣе.

Многія большія группы стояли концентрически; въ центрѣ ихъ смѣнялись ораторы и произносились рѣчи. Внутри университета больше не было мѣста и здѣсь на дворѣ происходили самостоятельные митинги, обмѣнъ рѣчей и мнѣній.

Сенька, однако, не сталъ оставаться во дворѣ, онъ былъ убѣжденъ, что самое настоящее тамъ, внутри этого большого сѣраго дома. Подвигаясь вмѣстѣ съ человѣческой толпой, постоянно приливавшей къ главному входу, онъ мало-по-малу проникъ сквозь дверь и пробрался въ шинельную.

Шинельная была совершенно запружена народомъ. Вѣшалки, стоявшія въ разныхъ концахъ, были завалены платьемъ, хотя повидимому проходившіе не снимали ни шапокъ, ни пальто. Сторожа въ мундирныхъ ливреяхъ стояли на своихъ мѣстахъ и смотрѣли на толпу тусклыми непонимающими глазами. Они имѣли крайне измученный видъ. Собранія происходили уже вторую недѣлю, днемъ и ночью, и сторожа безъ отдыха стояли на своихъ постахъ.

Въ сущности говоря, они не имѣли никакого отношенія къ заботѣ о поддержаніи порядка, и могли бы свободно уйти домой на все это время. Но такой образъ дѣйствій заключалъ бы въ себѣ самоотрицаніе и это было свыше ихъ силъ. Швейцары составляли тоже одно изъ колесъ бюрократической машины просвѣщенія, пониже «субовъ» и педелей.

Когда Сенька входилъ въ шинельную, одинъ швейцаръ, сѣденькій тщедушный старичекъ, даже остановилъ какого то господина, который казался солиднѣе другихъ, и сказалъ жалобнымъ, почти слезливымъ тономъ.

— Господинъ, а господинъ, входъ въ университетъ постороннимъ лицамъ воспрещается.

Господинъ остановился, посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ, потомъ разсердился.

— Ты что, профессоръ? — спросилъ онъ злобно и насмѣшливо, — ректоръ ты, что не пускаешь публику на митингъ?..

Предъ лѣстницей стояла плотная цѣпь студентовъ.

— Тише, медленнѣе! — уговаривали они напиравшую толпу. — Идите небольшими группами, лѣстница не выдержитъ.

Толпа останавливалась передъ этимъ предостереженіемъ и по лѣстницѣ поднималась длинная и узкая волна, страннымъ, размѣреннымъ шагомъ, но даже по движеніямъ ногъ идущихъ можно было видѣть, какъ хочется имъ бросить эту медленность и стремительно взбѣжать вверхъ по лѣстницѣ, въ атмосферу митинговъ и бурныхъ рѣчей.

Сеньку больше никто не останавливалъ и не распрашивалъ. Онъ поднялся вмѣстѣ съ другими, и прошелъ въ самый конецъ длиннаго корридора, къ первой аудиторіи. Здѣсь тоже была толпа. Дверь аудиторіи была открыта, но внутри больше не было мѣста.

Впрочемъ, благодаря своему маленькому росту, Сенькѣ удалось постепенно пробраться внутрь. Напоръ толпы даже помогалъ ему, проталкивая его впередъ. Мѣстами онъ нагибался и прямо пролѣзалъ подъ ногами тѣснившихся.

Внутри аудиторіи наибольшая давка была въ передней половинѣ. Дальше, гдѣ поднимались другъ надъ другомъ ряди скамеекъ, было замѣтно просторнѣе, ибо самый напоръ публики мѣшалъ пробраться туда слишкомъ многимъ.

Толпа у двери имѣла смѣшанный характеръ. Здѣсь было много людей одѣтыхъ получше, очевидно изъ болѣе зажиточнаго класса, студенты, курсистки. Напротивъ того, на скамьяхъ сидѣли почти исключительно рабочіе, въ небрежной и испачканной одеждѣ, съ грубыми и черными руками. Молодежь преобладала, но было много и пожилыхъ. Все это были желѣзнодорожники, слесаря, машинисты, стрѣлочники, сторожа. Забастовка длилась восемь дней и дѣло шло о слишкомъ серьезныхъ интересахъ. Теперь вся рабочая масса, вовлеченная въ движеніе стихійнымъ ходомъ событій, жаждала слышать, куда ведутъ ее вожди и на что можно надѣяться, и являлась на митинги почти въ полномъ составѣ.