Красное и черное - [28]

Сенька тоже бѣгалъ на парады и смотры. Въ началѣ японской войны Сенька ходилъ вмѣстѣ съ патріотическими манифестаціями и кричалъ ура. Дѣлалъ онъ это безкорыстно, безъ всякой платы. Потомъ манифестаціи прекратились, и уличный патріотизмъ сталъ линять по мѣрѣ военныхъ неудачъ.

Неудачи русскаго оружія огорчали Сеньку почти до слезъ.

— Эхъ, не умѣетъ Куропаткинъ, — сокрушался иногда Сенька самъ про себя съ наивною безцеремонностью уличнаго дикаря. — Мнѣ бы дали, я бы живо распорядился. Раскаталъ бы япошекъ, только трещало бы.

И Сенька не шутя воображалъ себя боевымъ генераломъ на бѣломъ конѣ, какъ рисуютъ Скобелева…

Казаки проѣхали и исчезли впереди.

— Копѣечку, ради Христа!..

На встрѣчу Сенькѣ попалась группа молодыхъ людей. Впереди шелъ студентъ въ тужуркѣ и пальто въ накидку, несмотря на холодъ. Онъ что то оживленно разсказывалъ своему сосѣду, и прошелъ было мимо Сеньки, но обернулся на его голосъ и подошелъ къ мальчику.

— Что, брать, озябъ? — спросилъ онъ громко. — Возьми на счастье!..

И онъ положилъ въ Сенькину руку серебряную монету.

— Сегодня я щедрый, — прибавилъ онъ съ усмѣшкой, — сегодня не жалко!..

Двугривенный!..

Сенька схватилъ монету и перешелъ на другую сторону улицы. Въ эти дни подавали очень скупо и это было совсѣмъ неожиданное счастье.

— Чего это онъ сегодня щедрый, — подумалъ Сенька мимоходомъ, — чудакъ-баринъ.

Быстрая черпая тѣнь мелькнула мимо Сеньки. Изъ-за угла выскочилъ человѣкъ, по виду молодой рабочій, въ сѣрой курткѣ и шапкѣ съ наушниками. Онъ мчался, какъ олень, наткнулся на прохожаго и чуть не сбилъ его съ ногъ. Сенька замѣтилъ, что на лѣвой сторонѣ его лица было кровяное пятно.

Вслѣдъ за нимъ выскочили двое огромныхъ городовыхъ, одинъ съ нагайкой, другой съ револьверомъ въ рукахъ.

— Стой, держи! — невольно крикнулъ Сенька.

Но даже городовые не поддержали этого крика. Они бѣжали молча и только тяжело сопѣли и сжимали въ рукахъ свое оружіе.

Бѣглецъ перебѣжалъ съ одной стороны улицы на другую, но увидѣлъ новый конный отрядъ, наѣзжавшій издали, и шарахнулся обратно. Онъ юркнулъ въ переулокъ довольно близко отъ своихъ пѣшихъ преслѣдователей.

— Лови! — заоралъ Сенька, увлеченный жаромъ этой новой охоты. — Мазурикъ!

— А этого не хочешь?

Молодой человѣкъ, шедшій рядомъ съ Сенькой, внезапно поднесъ къ его носу кулакъ.

— У, за что? — захныкалъ Сенька съ удивленіемъ и страхомъ.

Его неожиданный врагъ былъ одѣтъ прилично и даже щеголевато. Но въ эту минуту лицо его исказилось отъ злости и Сенька видѣлъ, что еще слово, и онъ опуститъ кулакъ на его голову.

Позавчера, въ пріютѣ у тетки Зеленой подрались за картами два ночлежника, и лицо молодого прохожаго показалось Сенькѣ похожимъ на лицо одного изъ дравшихся.

Пѣшіе городовые, добѣжавъ до угла, на минуту остановились. На перекресткѣ столпилась группа зрителей и выраженіе ихъ лицъ не обѣщало ничего хорошаго.

— За что обижаешь? — хныкалъ Сенька, — нищенькаго!..

— Искаріотъ, — прошипѣлъ молодой человѣкъ, — своего травишь, хулиганъ!..

— Забастовщики, должно быть, — подумалъ Сенька со злобой.

Уже около недѣли вся жизнь въ городѣ стояла. Желѣзныя дороги не возили, заводы не работали, лавки не торговали. По ночамъ фонари не свѣтили и на улицахъ было темно. Сенька отнесся къ этимъ новымъ и страннымъ явленіямъ прежде всего съ точки зрѣнія своего промысла. Прохожихъ и господъ на улицахъ было много, но всѣ они стали какіе то странные, не то злые, не то опасливые, совсѣмъ не откликались на просьбу и не давали ничего.

Помимо того, на улицахъ появилось много нищаго, оборваннаго народа, подростковъ и взрослыхъ. Все это были новые конкурренты Сеньки. Взрослые часто даже не просили, а прямо требовали подачки. Одни изъ прохожихъ поспѣшно давали требуемое и уходили прочь; другіе ругались и грозили участкомъ. Подросткамъ же и дѣтямъ, просившимъ безъ назойливости, давали меньше всего.

А странная и непонятная забастовка росла со дня на день. Закрылись торговые ряды, конки перестали ходить, остановилось множество фабрикъ и даже мелкихъ мастерскихъ.

Въ послѣдніе два дня къ этому присоединилась еще новая подробность, чувствительная даже для Сенькиной ночлежки. Забастовалъ водопроводъ и вся городская бѣднота и мелкота остались безъ воды…

Кто такіе забастовщики и почему они бастуютъ, Сенька представлялъ себѣ не совсѣмъ ясно. По городу ходили объ нихъ самые невѣроятные разсказы. Говорили, что они одѣты во все черное, что въ одномъ карманѣ у нихъ золото, а въ другомъ револьверъ, что они ходятъ въ кольчугахъ, носятъ пулеметы подъ мышкой, и перебѣгаютъ по подземнымъ подкопамъ съ одного конца Москвы на другой. Каждому бастующему платятъ пять рублей въ день, а упрямыхъ загоняютъ въ сараи и запираютъ впредь до конца забастовки на хлѣбъ и на воду.

Конные городовые тоже подъѣхали, толпа тотчасъ же разсѣялась и двинулась въ разныя стороны по тротуарамъ.

— Чортъ съ вами, — сказалъ Сенька, — пойду чай пить.

Онъ вспомнилъ о недавно полученной милостынѣ и пошелъ обратно по переулку, направляясь въ чайную и разсчитывая истратить цѣлый гривенникъ, чтобы хорошенько обогрѣться.

Чайная была закрыта, но въ черномъ трактирѣ черезъ дорогу окна свѣтились. Тамъ было довольно много народу, но когда Сенька подошелъ къ стойкѣ и попросилъ чайникъ кипятку, ему сказали, что воды нѣтъ. Сенька посмотрѣлъ на столы и увидѣлъ, что посѣтители все-таки пьютъ, кто пиво, а кто также и водку. Онъ вынулъ свой двугривенный, махнулъ рукой и попросилъ дать себѣ пива и баранокъ. За сосѣднимъ столомъ двое рабочихъ громко разговаривали. Одежда у обоихъ была измазана кирпичемъ и известкой; должно быть это были каменьщики или штукатуры. Бутылка водки стояла на столѣ еще до половины полная.