Красное и черное - [32]

Слушатели привѣтствовали его рукоплесканіями: — Сѣдой, Сѣдой!

Новый ораторъ имѣлъ замѣчательную наружность. У него было смуглое лицо, большіе глаза, черные и пламенные, низкая черная борода и шапка густыхъ волосъ, почти совершенно сѣдыхъ и только мѣстами пронизанныхъ черными прядями.

— Товарищи! — началъ Сѣдой краткимъ и рѣшительнымъ тономъ. — Мы говорили довольно, теперь нужно дѣйствовать. Первое: у насъ много семейныхъ, совсѣмъ бѣдныхъ. Имъ не чѣмъ жить, у комитета денегъ не хватаетъ. Будемъ повсюду сбирать деньги, отдадимъ послѣднее, чтобъ поддержать тѣхъ, которымъ труднѣе всего.

— Второе: насъ здѣсь пятьдесятъ тысячъ, но мы не безопасны. Каждую минуту могутъ напасть на насъ, а у насъ голыя руки. Братья рабочіе, вооружайтесь! Чтобъ враги ваши не захватили васъ врасплохъ.

Толпа, стоявшая у двери, снова заволновалась. Чья то рука съ силой поднялась вверхъ и пачка бѣлыхъ листковъ взвилась надъ собраніемъ и посыпалась на головы стоявшихъ.

Собраніе зашумѣло. — Намъ давайте, намъ! — кричали на скамьяхъ.

Всѣ вскочили на ноги, готовые ловить воззванія. Новыя и новыя пачки листковъ взлетали вверхъ и разсыпались по всѣмъ угламъ аудиторіи, какъ бѣлыя птицы, или ширококрылыя бабочки. Они залетали въ самые темные углы. Нѣкоторые неожиданно взлетали вверхъ и задерживались у карниза, дразня толпу, слѣдившую глазами за ихъ полетомъ и ожидавшую внизу.

Ораторъ сошелъ съ каѳедры. Люди на скамьяхъ разбились на отдѣльныя группы. Публика у дверей стала выходить въ корридоръ. Наступилъ короткій перерывъ, какіе бываютъ необходимы даже въ самой сгущенной агитаціонной атмосферѣ.

Сенька тоже поймалъ листокъ и спряталъ его за пазуху. Читать онъ не умѣлъ, но этотъ бѣлый бумажный клочокъ казался ему чѣмъ то важнымъ и необходимымъ. Онъ какъ будто боялся, что все это ему снится и хотѣлъ имѣть вещественное доказательство на случай возможнаго пробужденія.

Спрятавъ листокъ, Сенька вышелъ вслѣдъ за другими. Третья дверь на правой сторонѣ корридора была полуоткрыта. Сенька заглянулъ въ нее и увидѣвъ новое собраніе, прошмыгнулъ внутрь.

Здѣсь былъ митингъ водопроводныхъ рабочихъ. Все это былъ какой то особенный народъ, коренастый, неуклюжій, съ темными лицами и угрюмыми взглядами.

Они засѣдали безъ предсѣдателя, но ораторы у нихъ были свои. Высокій человѣкъ въ черной блузѣ стоялъ на столѣ вмѣсто каѳедры и громилъ члена управы Брылкина, который завѣдывалъ городскими водопроводными дѣлами.

— Теперь Брылкинъ заискиваетъ, — кричалъ человѣкъ въ блузѣ. — Да! Мы стали нужны городу. Боятся они насъ. А прежде Брылкинъ кричалъ: «Не знаю никакихъ делегатовъ. Ваше дѣло молчать и работать. Не будетъ вамъ уступокъ».

— Вода — жизнь города, — продолжалъ ораторъ. — Противникъ у насъ въ рукахъ. Помните, товарищи: по Брылкински, никакихъ уступокъ! Нѣтъ перемирія съ врагомъ. Наше перемиріе съ врагомъ: за горло его, колѣномъ ему въ грудь…

Собраніе зашумѣло. На верхней скамьѣ поднялся пожилой рабочій въ полушубкѣ и высокихъ сапогахъ. Онъ вышелъ въ проходъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ внизъ и остановился.

— Я тоже хочу сказать на счетъ водопровода, — началъ онъ, запинаясь и пріискивая слова, — что для мелкаго народа очень тяжело безъ воды. Кто побогаче, можетъ запасти, а бѣднымъ теперь напиться негдѣ, развѣ на Москву-рѣку бѣжать, какъ скотина. Бѣдныхъ людей пожалѣть надо.

— Пожалѣть!..

На другомъ концѣ залы волосатый черный человѣкъ вскочилъ съ мѣста и перебилъ старика. — А насъ кто жалѣлъ?

— Тебѣ воду надо?.. Намъ не надо воды. Мы кровь свою прольемъ вмѣсто воды…

— Вѣрно! — заревѣло собраніе. — Браво, ура?..

— Ну, какъ знаете!

Старикъ недоумѣло развелъ руками, сошелъ внизъ по проходу между скамьями и направился къ двери.

Когда онъ проходилъ мимо Сеньки, мальчикъ поднялся и тоже пошелъ къ выходу. Окрикъ чернаго внушилъ ему недоумѣніе и испугъ. — Зачѣмъ они хотятъ проливать кровь? — думалъ онъ и въ головѣ его всплывали прежніе разсказы о кровожадности забастовщиковъ.

Выходя изъ дверей старикъ почти столкнулся съ мальчикомъ невольно посмотрѣлъ на него внимательнѣе. Жалкій видъ и оборванная одежда Сеньки тотчасъ же внушили ему подозрѣніе.

— Ты что тутъ дѣлаешь, мальчикъ? — спросилъ онъ довольно суровымъ тономъ.

— Я такъ! — замялся Сенька. — Я самъ по себѣ.

— Да ты чей? — настаивалъ старикъ съ новымъ недружелюбіемъ.

— Я ничей, — сказалъ Сенька, — я уличный.

— А ты не карманникъ? — спросилъ старикъ тѣмъ же тономъ. — Зачѣмъ ты сюда пришелъ?

Сенька внезапно почувствовалъ, что лицо его вспыхнуло отъ гнѣва и стыда.

— Я не воряга, — сказалъ онъ отрывисто. — Копѣечки на улицѣ собираю, никого не трогаю… А вамъ грѣхъ.

— О, — сказалъ старикъ болѣе дружелюбно, — ты сердитый. А гдѣ ты живешь? Можетъ, намъ по дорогѣ будетъ.

— На улицѣ живу, — угрюмо объяснилъ мальчикъ.

— На какой улицѣ? — переспросилъ старикъ не разобравъ.

— На панели живу, — объяснилъ Сенька, — съ рукой хожу.

— Хорошая жизнь, — похвалилъ старикъ. — А ночевать куда пойдешь?..

— Отсюда далеко! — сказалъ Сенька. — Къ бабушкѣ.

Они уже были на улицѣ и шли рядомъ среди ночной темноты.

— Тебя какъ звать? — спросилъ старикъ черезъ минуту.

— Сенькой!

— А меня — Порфирій Ивановичъ.