Красное и черное - [15]

Миша зарабатывалъ довольно много и жили они съ братомъ какъ нельзя скромнѣе, но деньги уходили всѣ до-чиста и на черный день не оставалось ничего.

Пріятель Миши, Гутниковъ, лежалъ на кровати, задравъ на противоположную спинку свои длинныя ноги. Алеша, надутый и красный, сидѣлъ опершись локтями на столъ и даже отворотясь въ другую сторону.

— Вретъ она все, — настаивалъ онъ смущеннымъ и обиженнымъ тономъ. Намъ и батюшка отецъ Антоній говорилъ въ Киселевкѣ: «не вѣрьте учительшѣ, она скоромное въ посты лопаетъ».

— А ты не лопаешь? — возразилъ Гутниковъ со смѣхомъ.

Алеша еще больше смутился. Дѣйствительно, въ домашнемъ обиходѣ Мишинаго хозяйства посты какъ-то совсѣмъ не соблюдались.

— Кто же у васъ вретъ? — приставалъ Гутниковъ, — вытягивая свои ноги черезъ желѣзную спинку до противоположной стѣны.

— Отступая отъ японцевъ

Мы напали на ганопцевъ,

— тихонько запѣлъ онъ сквозь зубы.

— Не смѣй пѣть! — яростно крикнулъ Алеша, внезапно поворачиваясь на стулѣ. — Арестантъ!..

— Ого! — сказалъ Гутниковъ, спокойно улыбаясь. Дѣйствительно, Гутниковъ очень недавно избавился отъ вавилонскаго плѣна и вышелъ изъ Предварилки.

— А ты чѣмъ былъ въ деревнѣ, Алешенька, — заговорилъ онъ снова съ ехидной мягкостью, — пастухомъ?..

Алеша молчалъ, отчасти стыдясь своего недавняго окрика.

— Что жъ ты молчишь? — приставалъ Гутниковъ, — или ты воши пасъ за пазухой?

— Стракулистъ! — не удержался Алеша. — Самъ вшивый!

Гутниковъ былъ писцомъ на Череповскомъ заводѣ. Онъ зарабатывалъ гораздо, меньше Миши, даже съ вечерними занятіями, которыя удлиняли его рабочій день дольше обычныхъ заводскихъ десяти часовъ.

Онъ былъ сынъ рабочаго и жилъ среди рабочихъ, и его общественное положеніе нисколько не было выше токаря или слесаря.

— Опять у васъ битва? — спросилъ Миша, входя въ комнату.

Гутниковъ постоянно изводилъ мальчика своими ѣдкими замѣчаніями и доводилъ его до бѣлаго каленія.

— Вотъ этотъ говоритъ, что русскіе плохіе, — сказалъ Алеша, сбычившись.

— А у насъ на деревнѣ поютъ: «Наша Матушка Рассея всему свѣту голова».

— Ты вѣдь не велѣлъ пѣть! — удивился Гутниковъ. — А хочешь въ деревню назадъ, Алешенька?..

Сердце Алеши упало. Онъ пріѣхалъ изъ деревни полгода назадъ, оборванный и голодный. Здѣсь въ городѣ онъ отъѣлся и пріодѣлся. Братъ купилъ ему штиблеты и штаны на выпускъ, отдалъ собственное пальто, немного поношенное и широковатое для мальчика, но совсѣмъ цѣлое и безъ пятенъ. Теперь завѣтной мечтой Алеши было какимъ бы то ни было путемъ пріобрѣсти карманные часы. У него оставались отъ обѣдовъ кое-какія копѣйки, и онъ даже пробовалъ копить, но никакъ не могъ накопить болѣе полтинника, ибо жизнь въ городѣ требовала карманныхъ денегъ, особенно по воскресеньямъ.

Гутниковъ какъ будто подслушалъ теченіе мыслей Алеши.

— Ты что ѣлъ въ деревнѣ, Алеша, — началъ онъ опять. — Хлѣбъ, соль да капуста, а въ брюхѣ все пусто…

— Вотъ говорятъ: въ деревнѣ здоровѣе жить. А посмотрѣть на тебя. Пріѣхалъ, кости да кожа, а здѣсь, гляди, какое рыло наѣлъ на братнемъ хлѣбѣ.

Алеша жилъ съ бабушкой въ бѣдной рязанской деревнѣ и питался впроголодь. Здѣсь, въ городѣ, они каждый день ѣли мясо. Обыкновенный обѣдъ изъ заводской столовой, два блюда и сладкое, за четвертакъ, былъ для деревни огромнымъ расходомъ и недосягаемой роскошью. Неудивительно, что городская жизнь казалась Алешѣ верхомъ благополучія, и онъ больше всего боялся, чтобы братъ не отослалъ его обратно на родину.

— Зачѣмъ ты парня дразнишь? — сказалъ Миша съ бѣглымъ упрекомъ.

— А онъ пускай дурака не валяетъ, — возразилъ Гутниковъ. — Умные люди, говоритъ, врутъ, а дураки говорятъ правду. Нашъ, говоритъ, Евстигней — всего свѣта умнѣй.

— Обойдется, — сказалъ Миша. — Прочелъ книжку, Алеша? — прибавилъ онъ, обращаясь къ брату и садясь за ужинъ. Онъ заботился, какъ могъ, о развитіи Алеши и заставлялъ его читать книжки по своему выбору.

— Прочелъ, — сказалъ Алеша уныло. Его патріотическое раздраженіе совершенно улеглось и ему было стыдно своей ссоры съ Гутниковымъ. Но писецъ постоянно говорилъ съ нимъ тономъ какого-то особаго городского и ученаго превосходства, который выводилъ Алешу изъ себя.

— Ну, давай мириться, Алешенька, — началъ опять Гутниковъ.

Мальчикъ не отвѣчалъ.

— Алексѣй, человѣкъ Божій, обитъ кожей, набитъ рогожей, никуда не гожій… Полно, не сердись. Скажи, мальчишечка, какія дѣвушки лучше, городскія или деревенскія?

Алеша продолжалъ хмуриться, но на лицѣ его противъ воли проступила улыбка и постепенно распустилась широкимъ румянымъ лучомъ.

Младшій брать Миши былъ необычайно влюбчивъ. Онъ старался посѣщать дома, гдѣ были невѣсты на выданьи и гдѣ по субботамъ иногда устраивались вечеринки. Алеша называлъ ихъ по деревенски посидѣлками, но городскихъ барышень предпочиталъ деревенскимъ дѣвкамъ.

— Деревенскія, небось, сопливыя, — продолжалъ неутомимый Гутниковъ. — А городскія вальяжненькія.

Алеша не вытерпѣлъ и утвердительно кивнулъ головой.

— Фабричныя дѣвицы,

Наливочку всѣ пьютъ.

Красотки мастерицы

По Невскому снуютъ.

запѣлъ неугомонный писецъ.

Хозяйка внесла самоваръ.

— А я тебѣ новую книжку принесъ, — сказалъ Гутниковъ со смѣхомъ, обращаясь къ Мишѣ, — во всемъ твоемъ вкусѣ, стихи. Нашего же брата, путиловскаго рабочаго, Шувалова.