Краснобожский летописец - [3]

На том товарищ Изобретательный и порешил: легче-де в домашней, радушной и гостеприимной обстановке воздействовать. А то — брандспойты! Приказы! Экая Изотермовщина!

И собрался цвет Краснобожского общества на домашнюю вечеринку к своему градоправителю.

Толстозады — как пришли — сразу в кресла плюхнулись.

Смиренномудрые в прихожей к пальто и прочим принадлежностям верхнего платья принюхиваются:

— А не пахнет ли где чесноком или сыром?

Аркадские пастушки робко по стенкам жмутся и высматривают: все ли портреты вождей в исправности и соответствуют.

Братцы-Иванушки в глаза начальству смотрят с умильностью и восторгом.

— Чего, дескать, прикажете? Ах, какие Вы прекрасные!

А веселиться-то выходит и некому. Все делом заняты, по специальности.

А какая же домашняя вечеринка без веселья?

Сплошной упадок и есенинщина.

Вот тут-то и выручили всех комженомы.

Вышли, заулыбались, ножками зашаркали. У всех проборики, личики попудрены, белье крахмальное — ах, трещит — пиджачки новомоднейшие, под пиджачками у всех джемперы пестренькие, брючки отутюжены, по складочке ниточка продернута по-английски, из-под брючек — гетры, ботиночки тупорылые.

А на носах у всех — очки. Роговые. Черные.

Смотреть — не насмотришься.

Радоваться — не нарадуешься.

Вошли, улыбнулись, поздоровались, выпили по рюмочке, анекдотики стали рассказывать — надо же развеселить общество?

Петенька рассказывает:

— Один еврей…

Васенька рассказывает:

— Два еврея…

Ванечка рассказывает:

— Шел еврей…

Яшенька рассказывает:

— Шли два еврея…

Всенепременно общество развеселилось и выпило по рюмочке. Тут Иван Петрович задумался: открывать ли танцы или сначала речь сказать?

Супруга посоветовала, чтоб сначала речь:

— А то после танцев речи слушать трудно.

Иван Петрович согласился. Но так как сам он речей никогда не произносил по куриной причине, то и обратился к начгубмилиции, который всегда при нем состоял на предмет произнесения нужных слов.

Начгубмилиции приосанился, потребовал тишины и высказался в том смысле, что волноваться из-за невидения градоправителя грех, что в этом скрыты зачатки, что этим подрывается идеология, что…

Ну, и так далее.

Общество, собравшееся на домашнюю вечеринку, как полагается, огласило воздух.

Тогда супруга Иван Петровича посоветовала:

— Вот теперь и танцы можно!

Иван Петрович тряхнул хохолком, взмахнул рукою — и с хор раздались уверенные в себе звуки последнего чарльстона, только что пойманного краснобожским композитором по радио и выданного им в свет за свое оригинальное произведение[2].

Так как чарльстон танцовать — не идеологично, то комженомы подхватили присутствовавших на вечеринках дам и пошли с ними по залу простыми общедоступными па фокстрота[3].

Далее вечеринка шла по следующему расписанию:

1) Фокстрот.

2) Разговоры на политические темы (о внешней политике).

3) Фокстрот.

4) Беседы на политические темы (о политике внутренней).

5) Фокстрот.

6) Обмен мнений по экономическим темам.

7) Фокстротт.

8) Собеседования на этические темы.

И так далее.

Так как ни толстозады, ни аркадские пастушки, ни смиренномудрые, ни братцы-Иванушки фокстрот плясать не горазды, то всю тяжесть работы по расписанию пришлось взять на себя и самоотверженно нести представителям племени комженомов.

Петенька попляшет-попляшет, потом возьмется развлекать свою даму и общество разговором по расписанию:

— Как вы относитесь к Чемберлену?

Потом опять попляшет и опять побеседует:

— Многополье есть основа…

Снова попляшет и снова обменяется мнением:

— Производительность труда и снижение себестоимости суть…

Словом, по расписанию.

Иван Петрович, глядя на старательных комженомов, веселился и радовался.

— Вот-де, какая удачная вечеринка!

Летописец, повествуя об этом случае, возглашает, обращаясь к градоправителю:

— «О владетелю! Ты бо можешь по суху живыми шераширы стреляли удалыми сынами комженомовыми!»

И далее, славя комженомов, Летописец сообщает, видимо подражая слову о Полке Игореве, что им в лицо пашут хоботы[4].

Летописец не зря возгласил славу комженомам.

Ибо они блистательным своим поведением на домашней вечеринке помогли Ивану Петровичу утвердить в сердцах общества и всего Краснобожска мысль и уверенность, что —

— Ризы у нашего градоправителя светлые!

Сами посудите: могут ли быть не светлые ризы у такого правителя? Да еще устраивающего такие вечеринки?

И комженомы, своим поведением окружив главу Иван Петровича венчиком, разнесли весть о том по всему городу.

* * *

Больше не ходили краснобожцы по улицам, не воздевали рук к небу и не возглашали:

— Долго ли продлится наша мука?

— Долго ли мы не увидим светлых риз и венчика нашего градоправителя?

— Долго ли мы будем лишены сей невинной радости?

— А может и ризы-то у его вовсе не светлые?

— А может и сам-то он — гунявый?

Больше не возглашали краснобожцы.

Ибо знали теперь: ризы у градоправителя светлые и венчик, как полагается. А если градоправителя и не видно — то только потому, что он занят: готовится к очередной вечеринке.

Так комженомы укрепили идеологию, а Краснобожск снова успокоился.

СКАЗАНИЕ О СКЛОКЕ

Склока! Какое дивное слово! Как много говорит оно уму и сердцу краснобожского гражданина!

Склочник! Да ведь всякий обитатель краснобожский — склочник! И втайне гордится этим своим титулом, полагая его по крайней мере равным — титулу дипломата.