Красная палата - [3]

Шрифт
Интервал

К добру взываю. Токмо добротой
Тьму полунощи мыслимо ль развеять?
Не разумеют люди, что творят,
Во тьме кромешной пребывают люди.
Егда, о господи, рука твоя
Нас, окаянных, праведно рассудит?
Он близок, судный час. Неотвратим
Тот трубный глас над грешной головою.
(Обращаясь к медведю.)
Заступник мой, а ты, мой побратим,
Иди-ко, миленький, иди на волю.
Ступай себе, живехонько ступай,
Вон этим темным топай перелеском,
Не то какой пистолыцик-шалопай
Тебя свинцовым угостит орешком.
Аль вдругорядь на чепь тебя возьмут,
А на чепи-то, чаю, не малинно…
От погани от всякой, от прокуд
Тебя давно в дремучий лес манило,
Рудой высокой сосенкой звало,
Черемуховой подзывало веткой.
(Долго глядит на убегающего медведя.)
Зело мудрен. И яко зверь, зело
Он в человеке чует человека.

БЫСТЬ ЗНАМЕНИЕ

Бедная, но чисто прибранная изба. На прилаженном к потолку очепе покачивается зыбка. Марковна только что разрешилась, родила сына. Младенец смирно покоится в зыбке.

Марковна
Тихонький какой. И не подаст,
Своего не выдаст голосочка.
Не в родителя. Родитель-то горазд,
Больно прыток на сердце. Не раз
Молоньи метал. Не зря Протас
С лягушачьей познакомил кочкой.
Посадил на кочку молодца,
Баял сам, как куковал на кочке,
Как вода рвалась из-под моста,
Белые показывала кости.
Натерпелся страху Аввакум,
Знать, такая выпала планида…
Белый свет, он на сто верст вокруг
Человечьего лишился вида.

Младенец подал голос. Заплакал.

Испугался, родненький. Слезой,
Первою слезиночкой пролился,
Будто пал серебряной росой
На мои осиновые листья,
На полынь на горькую мою,
На лесную нашу луговину.

В избу вбегает Прасковья.

Прасковья
Марковна,
Христом тебя молю,
К потайному убегай овину
Аль в подполье хоронись.
Марковна
Почто хорониться-то?
Скажи, голуба.
Прасковья
Марковна,
Молю тебя Христом,
Худо будет.
Марковна
                И худое любо,
Ежели так повелел господь…
(Смотрит в окошко.)
А роса-то на траве — как ладан,
Как моя тихохонькая плоть,
Как моя тихохонькая радость.
(Умильно смотрит на младенца.)
Прасковья
Ради утренней своей росы,
Ради маковой своей росинки
В рожь спровадь себя, спровадь в овсы,
В лес спровадь по горькие осинки,
Упаси-ка, Марковна, себя
И младеня упаси от глума.
Марковна
Упасет всевышний, возлюбя
Душу светленького воробья,
Нас с тобою возлюбя, голуба.
Прасковья
Ироды! Они приволоклись,
С шелепугами стоят у дома,
Подали свой сатанинский клич…
Марковна
Ничего не говори худого,
Пусть потомошатся, пусть
Беса веселят в себе.
Прасковья
                        Гляди-ка,
Аввакума бьют.
Марковна
                    Не убоюсь,
Дикого не устрашусь я крика.
(Берет на руки младенца, выбегает на улицу.)
Прасковья
Марковна, младеня упаси…
Аввакум
(Увидя Марковну.)
Настенька, последний час наш пробил,
Дивное творится на Руси,
Нету удержу собачьей злобе,
Нет узды на дьявола. Поди
Собирай-ко, Настенька, пожитки.

Разъяренная орава под предводительством местного властелина Ивана Родионовича удивленно смотрит на Марковну, на прижатого к ее груди младенца.

Иван Родионович
Люди баяли: у попадьи
Титек нету, есть у ней и титьки…
Аввакум
Не соромь подружие!
Голоса
— Соромь!
— Оскоромь
Горячими блинами!
Аввакум
Господи! Где молоньи, где гром?
Где твои зарницы отпылали?
Прогневись и потемней лицом,
Тучей громыхающей пролейся,
Ропщущей расшевелись листвой
Чутко настороженного леса.
Умири безумство сатаны,
Покарай разбойничьи набеги,
Белым лебедем речной волны
Поднимись и упади на берег.
На песок горючий упади,
Охлади ликующую нехристь…
Заплутали! Есть у попадьи
Крылья ангела, да вот, поди,
Этим крыльям раскрылиться негде.
Расступитесь, нелюди! Свои
Шелепуги опустите наземь…
(Про себя.)
Надо бы молитву сотворить,
День-то больно благодатно-красен!
(Громко.)
Аз же, грешный, лаю, яко пес,
На зверей — спускаю с чепи зверя,
Страшен он, он неуемно-борз,
Зверь — неужто моего? — безверья.
Верую, о господи, тебе,
Одесную все свои напасти,
Не темней лицом и не темней
Луговинами небесных пастбищ.
Марковна
Аввакум, воззрись на небеса.
Аввакум
Божий свет из глаз моих уходит…

Пораженно стоит с опущенными руками, с запрокинутой в небо головой, долго глядит на ущербленное, кроваво-зловещее солнце, пораженно стоят и недоброжелателя своего духовного пастыря, только младенец на руках Марковны бьется ножонками, подает живой голос.

Марковна
Ягодка моя, моя роса…
Аввакум
Холодит как будто, непогодит.
Марковна
Завопил, заголосил петух…
Аввакум
Час великой кары возвещает.
Марковна
Крест на церковке твоей потух.
Аввакум
Сам стою с потухшими очами…
Сам во тьму кромешную иду,
Человечьего лишаюсь лика,
Сам накликал страшную беду,
Пагубу великую накликал.
Прогневил всевышнего. А гнев,
Он на солнце красное пролился.
Затемнилось солнце. Больше нет
Над землей встающего провидца.
Благодетеля-то больше нет.
Что глаголю? Что я возвещаю?
Вправду помутился белый свет,
Черной закручинился печалью.
Мертвые выходят из могил,
Желтые показывают зубы,
Не петух — архангел Гавриил
Протрубил в серебряные трубы.
Марковна
Из лесу загыкала сова.
Аввакум
Не сова — сам сатана хохочет,
В пасть свою не устает совать
Человечьи мослаки да кости,
Грызть не устает, не устает глодать…
Марковна
Звезды на небе расшевелились.
Аввакум
Господи! Смени на благодать,
Страшный грех обороти на милость,
К падшим милосердие яви —

Еще от автора Федор Григорьевич Сухов
Хождение по своим ранам

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.