Козлиная песнь - [65]

— Тебе совсем не интересно?

Ты не ответил.

— Алло, с добрым утром, неужели тебе так скучно, что ты заснул? Или ты молишься?

Ты сидел с прямой спиной за большим столом напротив меня. На полу у тебя за спиной лежала горка газетных листов. Ты поморгал и посмотрел на меня неподвижными испуганными глазами, казалось, ты слышишь мой голос, но не можешь ответить. Уголки твоих губ были опущены вниз. Медленно-медленно ты покачал головой:

— Нет.

Потом ты стал приносить коробки с газетами уже регулярно. Ты обязательно их все прочитывал, и реакция твоя была такой же: ты замирал, смотрел перед собой и молчал, словно ты был Евой, а газета яблоком.

Но по-настоящему все началось только тогда, когда мы принесли в дом эту корзину с гнилыми фруктами, телевизор, этот проклятый переносной телевизор в оранжевом пластмассовом корпусе, скругленном на углах, из которого, словно кривобокий металлический росток, торчала вверх антенна. Телевизор не работал, но неисправным оказался только штекер; заменив его, мы поздравили себя с нашей находкой, наверное, самой выдающейся за всю нашу совместную жизнь. Изображение было черно-белым и не все три программы ловились одинаково хорошо, зато качество звука было прекрасное. К тому же впервые за все годы у нас в доме появилась музыка — когда на экране показывалась испытательная таблица. Танцевать, как когда-то давным-давно, под музыку — это было наслаждение.

Поскольку мы не могли платить абонементной платы за пользование телевизором, мы поставили его в спальне в шкаф. По вечерам я его вытаскивала и, сидя на кровати, смотрела всевозможные передачи. Я жалела о том, что, пока жила в деревне, развила только свой нюх, а слышать так же тонко, как животные, не научилась. А то в некоторые моменты я бы наверняка смогла услышать, как почти во всех домах Королевств Нидерланды раздается смех.

— Половина народонаселения испытывает одни и те же эмоции в одно и то же время, — прокомментировал ты сурово.

Ну а я не видела в этом ничего страшного. Как и в случае моего ароматического архива, в незримых взрывах смеха я видела пространственные фигуры, которые, двигаясь по причудливым траекториям, где-то друг с другом встречались и сливались воедино.

В первый раз, когда мы с тобой смотрели выпуск новостей, ты, по-моему, только слышал звук, потому что зажмуривался всякий раз, когда показывали военные события или катастрофы. Казалось, что вся передача состояла из одного только перечисления количества погибших в разных частях мира. Нам вкратце сообщали, при каких обстоятельствах они умерли, и тут же называли следующую цифру. Невыносимы были именно эти быстрые переходы, мне и самой требовалось невероятно напрягать внимание, чтобы не запутаться. Это насилие было таким грубым, тупым и уродливым, что я ощутила еще большую потребность видеть произведения искусства и, главное, создавать их самой, только так я могла понять мир и упорядочить его. Чтение тоже служило для меня ритуальным изживанием страдания, потому что хотя слова и разные, но во всех хороших книгах речь идет об одном и том же.

Ты так и не смог привыкнуть к телевизионным выпускам новостей, и ты так и не смог привыкнуть к сообщениям газет. Несколько раз случалось так, что я бессовестно засовывала себе в рот что-нибудь вкусное, в то время как ты ошеломленно смотрел кадры про военные действия. Мы все чаще ссорились из-за этого, я принималась орать, а ты в отчаянии умолкал — точно так же, как ты умолкал после проработки очередной коробки газет или когда в конце выпуска последних известий на экране появлялась карта погоды. Я предложила смотреть не больше одной передачи в день и прочитывать не больше одной газеты, но это не слишком помогало, даже если газета была двухнедельной давности. Мы не слишком следили за календарем, газета прекрасно могла оказаться свежайшей. Везде все равно писалось об одном и том же — о безработице, преступности и загрязнении окружающей среды, о войне и голоде.

В моих добрых старых «Тайнах» я прочитала, что слезы имеют тот же состав, что и плазма крови, и я решила, что если когда-нибудь разживусь деньгами, то куплю для тебя поливитамины, чтобы возместить потерю веществ, которые твой организм терял с влагой, вытекавшей у тебя из уголков глаз, когда ты смотрел телевизор. Если надо, я готова была украсть для тебя такие таблетки, но об этом я не говорила, а только орала раздраженно:

— Что с тобой случилось в последнее время, все шло так хорошо, а теперь ты рта не открываешь. На прошлой неделе я сосчитала: если мы о чем-то все-таки разговаривали, то в девяти случаев из десяти разговор начинала я. А ты отвечал два-три слова, не больше, ты теперь изъясняешься одними тезисами.

Чтобы дать тебе возможность возразить, я выдержала паузу. Накануне я в виде опыта полдня вообще ни разу к тебе не обратилась, а ты ничего не заметил.

Возражения не последовало.

— Ты таким стал после того, как ходил на кладбище за плющом.

— Я похож на него и хочу быть bique-et-bouc'ом. Ты выпалил эти слова так, словно они давно тебя мучили, но ведь это была полная ерунда. Ты — bique-et-bouc? После моего аборта стало ясно, что ты отнюдь не бесплоден. И чем ты был похож на Глота, я тоже не понимала, я не видела между вами ничего общего. Ну да, у вас были одинаковые уши, а твои полноватые губы слегка напоминали его рот, но этим дело и ограничивалось. Он был коротышка, ты был высокий. Он был толстый, ты — стройный и мускулистый, хотя после переезда в город мускулов у тебя слегка убавилось. Глот носил накладные волосы, потому что лысел, а твоя шевелюра, совсем другого оттенка, чем у него, только становилась длиннее и длиннее. Я старательно перечислила все эти различия, но добилась лишь того, что ты взглянул на меня презрительно.