Козлиная песнь - [45]

— Человек не способен любить кого-то или что-то на сто процентов, — орал он, — под любовью всегда прячется эгоизм!

Он говорил, что взрослый человек не может жить без секса, тут и обсуждать нечего.

— Человек влюбляется, — пытался он перекричать мои возражения, — из практических соображений вы поселяетесь вместе, привязываетесь друг к другу, привыкаете, ваш союз основан на стремлении к надежности, защите общих интересов и, если есть дети, на родственных отношениях. А если все это надоело, если начинают преобладать другие факторы, то лучше расстаться.

С уязвленным выражением он добавил, что я выдумала понятие «любовь», потому что оно было мне выгодно, подобно тому, как верующие выдумали Бога.

На ухоженных пальцах его ног тоже росли волосы. Я вспомнила твои трогательные коротенькие пальчики, которые во Франции, где ты вечно расхаживал в дырявых резиновых сапогах, часто бывали черными и липкими от земли.

— С такой точкой зрения я категорически не согласна.

В моих словах слышалась патетика, я и сама это заметила, но мне хотелось верить, что принятое другим человеком решение должно вызывать уважение, что в сложных обстоятельствах людей предавать нельзя.

— Я категорически не согласна с утверждением, что любви не существует.

Я распахнула дверь комнаты и побежала по коридору с высоченными стенами, облицованными белоснежным мрамором, ко входной двери, просовывая по дороге руки в рукава; полы плаща развевались у меня за спиной.

— Пусть это и иллюзия, — последние мои слова отозвались эхом где-то вверху, под потолком, почти как в церкви, — но если я ее лишусь, у меня не останется цели в жизни и я погибну.

Йо, если бы я была посговорчивее, я бы сейчас тут не сидела, но лучше я буду хранить верность глыбе молчания, обретающей контуры скульптуры, чем вступлю в связь с радио.

Не знаю, посмотрел ли ты на меня сегодня, может быть, ты заметил, что твоим женским станком я сбрила под ноль волосы у себя на голове? Сейчас я выгляжу примерно так же, как в самом начале, когда мы с тобой, такие невинные, встречались у озера. Тогда я побрила голову из протеста, потому что не хотела быть хорошенькой блондиночкой. Я хотела развить в себе личность, я не желала быть одной из. Теперь причина совсем другая: я считаю, что если выщипала тонзуру тебе, то и у меня тоже должна быть тонзура. Я стараюсь делать, по сути, все то же самое, что делаешь ты, хоть получается и немного иначе — ведь у меня все-таки другое тело и другой дух. Я не хочу кататься на мотоцикле, не хочу видеть спален, я хочу как можно меньше выходить на улицу, будь моя воля, я бы с радостью вообще не покидала эту комнату молчания. Я полюбила тишину и хочу ее изучать. Мне никогда не мешало, что наши животные не разговаривали, я радовалась всем звукам, которые они производили. Мы с тобой, как звери, понимаем друг друга без слов. Должны же быть на свете люди, воплощающие собой тишину.

Я неподвижно сижу на стуле лицом к окну, положив ноги на батарею. На балконе по соседству кто-то работает электропилой. Всякий раз, когда пила умолкает, я слышу уличный шум, звуковой фон, не исчезающий ни днем ни ночью, — гул голосов, гудение моторов. Где-то вдалеке в землю вбивают сваи, вдруг — человеческий крик, затем сирена «скорой помощи». Даже моя голова и та имеет собственный звуковой тон. Тишина прячется в иголках на елях во дворе, в кирпичах здания позади елок, в кошках, которым принадлежит этот двор и которые иногда громко орут в темноте. Молчать — значит слушать, молчание вовсе не подразумевает отсутствие звуков. Электропила ничуть меня не волнует, ее визг не задевает меня. Теперь, когда я позволяю времени течь мимо меня и сама его никак не потребляю, жизнь стала простой. Мое состояние — это состояние ожидания и бдения, я буду оставаться здесь, при тебе, в нашем монастыре на двоих, до тех пор, пока не постигну истину. Возможно, ты и я — существа разного порядка, но порядок, который мы оба стремимся создать, один и тот же.

V

Может быть, я путала любовь с жертвенностью? Мне самой не верится, но и после моего срыва, из которого я с трудом выкарабкалась, мы остались жить в деревне и прожили здесь безвылазно еще два с лишним года; и за все время я ни разу не съездила в Париж, словно этот город был связан для меня с Глотом. Чтобы не довести себя опять до истощения, я положила себе за правило хотя бы вечера проводить в большом доме, а тебе помогала только в течение дня. Библиотека была звеном, соединяющим меня с культурой. Атласы, романы и энциклопедии постепенно стали моими очками для разглядывания мироустройства, той рамкой, через которую я смотрела на растения и животных. Особенно трехтомная энциклопедия 1921 года под названием «Тайны природы», с ее темно-красным кожаным переплетом, помогала мне анализировать окружающую меня со всех сторон аморфную зеленую массу, научиться вытягивать по ниточке из этого дикого копошащегося клубка растительной жизни и определять названия и виды растений. Баранчики, лопух паутинистый, норичник, вьюнок-березка, мытник — все то, что я раньше называла одним словом «бурьян», теперь обрело названия, имена, выдуманные умными людьми. Если бы мне в ту пору предложили выбрать, в какую дверь я предпочитаю войти — с надписью «природа» или с надписью «книги о природе», — я немедленно выбрала бы вторую дверь.