Козлиная песнь - [29]

Мужчина без стука открыл дверь кухни. Я вдруг разозлилась на Питера с его бредовыми идеями о собачьем раболепстве. Будь у нас собака, мне не пришлось бы сейчас сжать покрепче ручку моего молотка, чтобы в случае чего дать непрошеному гостю по голове. Мужчина, явно ожидавший увидеть в кухне Питера, выглядел хмурым, но выражение его тотчас же изменилось, как только он заметил меня. Подобно тому, как маленькие дети за долю секунды могут раздумать плакать и, наоборот, засмеяться, так и у него на лице в один миг появилось приятно-изумленное выражение.

— А где же Питер? — спросил он приторным голосом, и я обратила внимание, что имя Питер он произносит правильно, а не так, как я много раз слышала от других французов, — «Питэээр».

— Питера нет дома, — медленно ответила я по-французски и сжала ручку молотка еще крепче. — Но он, э-э-э, он очень скоро вернется. Через несколько минут.

— Вы не француженка, — тотчас заметил толстяк и перешел на очень приличный немецкий, — судя по акценту, вы родом с севера Европы, где женщины особенно красивы. Впрочем, это по вам и видно. Вашу красоту замечательно оттеняет эта обстановка, особенно коричневое жирное пятно на стене. Вам бы еще отрастить волосы.

Вот этим-то я как раз и занимаюсь, подумала я с раздражением, волосы уже отросли на четыре с половиной сантиметра. Зимой я не хочу разгуливать с лысой головой, слишком холодно.

— Кто вы такой? — спросила я упрямо по-французски. — И чего вам здесь надо?

— Ага, мадемуазель проявляет бдительность, — ответил человек с усмешкой. Он перешел на смесь французского с утрированным английским. — Я рад, потому что мне нравится, что мою собственность хорошо охраняют. Я — владелец того жилища, в котором вы в данный момент находитесь. И еще я полиглот, владею шестнадцатью языками. Позвольте поцеловать вам ручку.

Владелец! После некоторого колебания я протянула ему чуть дрожащую руку прямо с молотком, нарочно не поднимая ее высоко. Мужчина не отказался от своего намерения и низко наклонился, чтобы прикоснуться к моей руке толстыми губами. Волосы у него на голове показались мне явно накладными, возможно, это был парик, потому что, когда он наклонился, я не увидела пробора.

— Садитесь, — сказала я с легким отвращением и решила при первой же возможности подогреть на плите воды, чтобы хорошенько помыть руки. Может быть, я должна налить воды в чайник, и предложить ему чая? Этот человек мне не нравился, сначала стоило выяснить, тот ли он, за кого себя выдает.

— Худ, худ, — ответил он, и я не сразу поняла, что это он пытается по-голландски сказать «хорошо». Дальше он опять заговорил на ломаном голландском: — Йа пайду пасматрю в маем замке. Йа буду спать там. Праздновать Раждество и beaucoup кушать. — Он с вожделением посмотрел на мой полиэтиленовый мешок с горошками, лежавший на столе. — Шоколад? — спросил он вслух сам себя. — Уже пасхальные яйца?

— Non, monsieur, — ответила я подчеркнуто вежливо.

— Так что же такое?

Мужчина, до сих пор стоявший, вытащил из-за стола стул, повернул его задом наперед и сел, оперев локти на спинку и самоуверенно расставив ноги. По клеенке он подтащил к себе мешочек.

— О-ля-ля! — воскликнул он. — Ну конечно, ваши голландские лакричные конфетки, на вид странноватые, но вкус отличный.

Пальчиками он взял то, что принял за конфету, и с закрытыми глазами поднес шарик ко рту, заранее вытянув вперед губы. Вообще-то похоже и на маслину, и на засохший плод шиповника, подумала я злорадно. Лишь в самый последний момент он почуял неладное и открыл глаза. Рассмотрев с близкого расстояния конфетку, сотворенную то ли Шарлоттой, то ли Эмили, то ли Джейн, он щелчком среднего пальца по большому выстрельнул ею в глубь кухни. Горошинка стукнулась об окно и покатилась по непредсказуемой траектории, как маленький мячик для регби, под плиту. Здорово он дал маху, размышляла я злорадно, но мужчина как ни в чем не бывало вскочил со стула и сказал по-голландски со своим смешным выговором:

— Ты закройй воротта за моя машина, ах нет, за моййей машинойй, ja?

Он раздувался от гордости, словно толстый помещик, не хватало только, чтобы он засунул большие пальцы за подтяжки. Сам закрой, хотела я было огрызнуться, я тебе не слуга. Но следовало соблюдать осторожность, мы с тобой могли жить здесь лишь потому, что хозяин замка не возражал.

Я надела свою «шубу» — короткий меховой жилет без рукавов, который ты соорудил для меня из бараньей шкуры: соседи хотели ее выкинуть, когда один из их баранов сломал ногу и его пришлось забить. Они сказали, что в домашних условиях шкуру не выделать. Но ты соскреб с кожи мягкий жировой слой и какую-то сине-лиловую дрянь типа кровеносных сосудов и повесил шкуру сохнуть на веревке в солнечный день. Думаю, ты действовал не по всем правилам искусства, потому что полы моей шубы не гнулись и у меня постоянно было ощущение, будто я таскаю на себе барана. Но толстяк, сообщивший, что его фамилия Дюжарден, Клод Дюжарден, пролепетал на своем коверканном голландском, что в обрамлении белого меха мое личико выигрывает еще больше и что шуба компенсирует нехватку волос у меня на голове.