Козлиная песнь - [27]

Я прижалась к тебе еще крепче.

— Белочка, я тебе верю. Но почему мы с тобой разговариваем так благоразумно? Как же так, почему мы с тобой до сих пор не попробовали главного, самого настоящего?

— У тебя ощущение, что тебе чего-то недостает? — забеспокоился ты. Тебе-то всего доставало. — Я прекрасно знаю, что такое эротика, хоть на тебя и не запрыгиваю. Тебе мало того, что у нас есть?

Секс — это плохо, сказал ты. Мне сейчас было ровно столько же лет, сколько твоей маме, когда она тобой забеременела.

— Только подумай, вдруг и ты забеременеешь.

— Значит, ты считаешь, что секс — это плохо, хотя тебе нравится смотреть на других, — заключила я неуверенно. Ты так думал, разумеется, потому, что никогда не жил под одной крышей с супружеской парой. — Я никогда ничего не видела, но знала, что мои родители спят вместе. И мне всегда казалось, что секс — это одна из составляющих жизни и ничего уж такого особенного. Но теперь, когда я понасмотрелась на наших благовоспитанных Джорджию, и Эмили, и Вирджинию…

— У нас впереди еще немало жарких недель, хоть на дворе и осень.

Ароматы от бородатого гостя заполняли весь хлев, даже под одеялом я не могла спрятаться от этого запаха. Когда рассветет, надо будет постирать спальный мешок.

— Послушал бы кто-нибудь со стороны, наверняка решил бы, что у нас сдвиг по фазе, — сказал ты.

— В гробу я их всех видела, наши дела никого не касаются, — сказала я чуть более резко, чем хотела. — Думаю, на белом свете немного найдется людей, кому вместе так же хорошо, как нам. Скажи спасибо нашим поставщикам, этому четвероногому и тому неведомому двуногому.

Встав утром, мы увидели на вымени и на задних ногах у Джейн следы беловатого высохшего клейстера. Через сто пятьдесят дней будет пополнение семейства, храбро сказали мы друг другу, уже теперь можно радоваться. Пока мы изучали заднюю часть тела Джейн, ее супруг уже приступил к следующему ритуальному мочеиспусканию, властолюбиво намереваясь оплодотворить следующую даму.

Зимой я с утра до вечера ходила в резиновых сапогах со свалки, которые ты заклеил двумя кусками велосипедной камеры. Я постоянно носила одни и те же брюки, и при каждом шаге сапоги терлись о штанины и пачкали их глиной и грязью все больше и больше. Как-то раз один сапог настолько глубоко ушел в навоз, что нога из него выскочила, я сделала шаг босиком и бухнулась носом вниз. Прежде одежда всегда была для меня важнейшим средством самовыражения, теперь же она служила только для защиты от холода. Что я ни надевала, все в миг пачкалось и обвисало на мне мешком, казалось, стоит мне расслабиться, я и сама лишусь всякой формы. В природе я нигде не могла найти четких границ или ровных поверхностей. Песок у меня под ногами постепенно переходил в траву, стены, поднимавшиеся из травы, были покрыты мхом, их верх от древности сделался волнистым, и даже внутри дома, у нас на кухне, двери и те покосились, а балки шли широкими трещинами.

Я искала для себя отдушину, а дневника, который я надумала здесь вести, оказалось недостаточно. Если бы у меня были краски, кисти и холст, я бы, наверное, занялась живописью, но я не могла купить хороших материалов, не хватило бы денег, к тому же пришлось бы добираться на попутной машине в единственный городок в округе, насчитывавший от силы пять тысяч жителей, ни один из которых наверняка в жизни не держал в руках кисть. Поэтому я обратилась к несметным богатствам свалки, но беда была в том, что от находки до находки всякий раз проходило слишком много времени. Если мне что-нибудь нравилось, это вовсе не означало, что и на следующий день мне опять попадется нечто достойное.

Так и получилось, что я начала собирать в хлеву горошки от наших девочек. Как гигантское дерево, с которого весь год можно сбивать орехи, или как стакан, из которого можно пить и пить без конца, так же неисчерпаем был мой запас, ибо каждый день меня ждала новая порция горошков. Я содрогаюсь от мысли, что могла бы собирать испражнения каких бы то ни было других животных, разве что тоже жвачных, но здесь и сейчас эти горошки казались мне формами, наиболее близкими к рукотворным.

— Ну и что ты собираешься с ними делать? — спросил ты сразу же с некоторым недоверием. М-да, не так-то легко было придумать ответ. Если бы я сказала, что собираюсь их смолоть, а потом съесть, ты бы, возможно, успокоился. Но у меня просто-напросто была потребность чем-то заняться, что-то сотворить, чтобы совладать с той природной жизнью, с которой я столкнулась нос к носу. Иначе эта обстановка, в которой я очутилась, сломала бы меня.

Мы никогда еще не ссорились и думали, наверное, что так и проживем без ссор, но как на грех в тот момент, когда я в виде эксперимента поставила горсть горошин на плиту вариться, ты вдруг вскочил с табуретки и закричал, что то, что я делаю, — курам на смех. На кой черт нам кастрюля вареного говна? В запальчивости ты вырвал кастрюлю у меня из рук, открыл окно и выкинул ее вместе с содержимым на улицу. Могла бы уже начать готовить и по-настоящему, орал ты в ярости, и не уступать это удовольствие всякий раз другим. Варить еду куда полезнее, чем варить говно. А вообще-то могла бы и огород развести, коли силушку некуда девать, от огорода был бы прок, покупать овощи в деревенском магазине никаких денег не хватит.