Коврижка - [60]

Еще там были общественные — настолько узкие и тесные, что их скорее следовало считать личными — туалет с умывальником и комната отдыха, где располагались, опять же общественные, стиральная машина и допотопный телевизор. «Ах да. Что касается туалетной бумаги, каждый пользуется своей. Вообще, конечно, я должна обеспечивать, однако стоит только поставить в туалет, как кто-то уносит. На всех разве напасешься? Поэтому как-то так. Рассчитываю на ваше понимание».

— Я заезжаю, — сказал я — как бы это выразить? — с неожиданным спокойствием. Заплатив за первый месяц, внеся личные данные в журнал и получив ключ, я… в тот момент ощутил себя взрослым. Почему-то у меня возникло чувство, что я малость… узнал этот мир. Молча, в точности как тогда, когда наше разоренное семейство, шушукаясь, прятало их от судебных приставов, я начал перетаскивать пять сумок и один персональный компьютер из машины друга в свою комнату. Неся монитор по узкому, едва ли не одинаковой с ним ширины, коридору, мой друг прошептал мне:

— Разве человек может здесь жить?

Его тон говорил, что соглашаться жить в таком месте без минуты раздумий, то бишь наобум — это как-то не по-человечески. Кого-нибудь другого, в зависимости от умения улавливать потайной смысл, эти слова вполне могли бы задеть, обидеть или даже привести в ярость. Однако в тот момент, когда я услышал этот вопрос, меня захлестнула другая, совершенно неожиданная эмоция. Это было странно. Я не расстроился, не обиделся и даже не разозлился — я захлебнулся одиночеством.

Так закончился мой переезд. Закрыв дверь на замок, я спустился на улицу, чтобы проводить друга. «Тебе действительно нормально?» — спросил друг, выпустив длиннющую струю табачного дыма. Почему-то его лицо пожелтело, как будто он подхватил здесь желтуху. «Нормалек», — ответил я. Друг полюбовался небом и молча завел машину. «Спасибо, что подвез. Пока». — Кивок.

Когда красный спорткар спустился с холма и скрылся за поворотом, откуда-то налетел задорный весенний ветерок. Я закурил еще одну сигарету. Мир безмолвствовал, а несколько вишневых деревьев у подъезда со стороны холма по-прежнему дрожали на ветру. Это была она — весна 1991 года с ее незначительными с виду событиями. Отчего же в моей памяти… эта весна была такой ласковой?!

В первую ночь в мою дверь постучал прокурор Ким

Проблема была в компьютере: если монитор поставить на стол, то там не остается места для стула. То есть я пришел к заключению, что я не смогу лежать на полу. Однако теснота не оставляла мне возможности выбора, поэтому я быстро нашел ответ. Я решил не вытягивать ноги. Когда я принял это решение, у меня в голове мелькнуло, что я даже вроде бы где-то слышал, что сон в позе креветки полезен для здоровья. Ведь может быть…

Итак. Пока я утешал себя, наступила ночь. Первая ночь в косивоне до сих пор жива в моей памяти. В безмятежности своей она прекрасно подошла бы для второго рождения Иисуса; в непритязательности и смиренности своей она была несказанно праведной. Поскольку мне не спалось, я тихонько порылся в сумках и в боковом кармане третьей из них нашел уокмэн. Но наушники куда-то подевались. Затаив дыхание, я поймал радио и стал слушать музыку на минимальной, едва слышной, громкости. Если вы спросите, насколько тих был звук, то я отвечу: слов песни было не разобрать, динамики пищали — дзинь-дзинь-дзинь, и только по этому писку можно было догадаться: о, играет музыка! Странно, но от этого дзинь-дзинь-дзинь у меня брызнули слезы. Это дзинь-дзинь-дзинь с неизвестным названием было весьма популярной мелодией.

Тук-тук-тук.

Перед тем как раздался этот стук, я слышал, как открылась дверь соседней комнаты, поэтому я запросто мог догадаться, что хозяин этого стука — мой ближайший сосед. Я был не прочь познакомиться, но, открыв дверь, я увидел перекошенное от злости лицо, которое отбило у меня всякое желание представляться. Подперев руками бока, меня сверлил взглядом коротко стриженый мужчина, низенький, коренастый, с виду старше меня лет на десять. Его глазенки под очками в позолоченной оправе были налиты кровью.

— Тише будь.

Изрыгнув одну лишь фразу, мужчина вернулся к себе. Я тихонько прикрыл дверь и с мыслью, что чем-то сильно провинился перед соседом, выключил свет, лег, свернулся калачиком. Сон, естественно, не шел, но я усердно думал, что надо уснуть. Я старался.

На следующее утро меня позвала распорядительница. Зная уже все подробности вчерашнего происшествия, она снабдила меня всяческими советами и попросила войти в положение. Короче, мой проблемный сосед был последним настоящим кандидатом на чин, готовящимся к сдаче экзамена в этом косивоне, в связи с чем и требовалось всячески радеть за сохранение тишины. Женщина назвала моего соседа ПРОКУРОРОМ КИМОМ.

— Обещаю проявлять осторожность, — сказал я, потому что чувствовал, что должен что-то сказать. В общем, став заложником этой необычной ситуации, я решил принять ее за реальность. У меня не было другого выхода, и, как бы это сказать, в общем, у меня был такой характер. «Ты весь в отца», — частенько говорила мне мать.

С того дня… началось мое сожительство с ПРОКУРОРОМ КИМОМ. Я действительно думал, что это сожительство, ведь нас разделял лишь фанерный лист сантиметровой толщины. Я слишком живо мог слышать жизнедеятельность моего сожителя: вот по его столу покатилась ручка, вот он сморкается. Порой меня сводила с ума тоска по ДЗИНЬ-ДЗИНЬ-ДЗИНЬ, но я молча сглатывал слюну, вспоминая ужасные, налитые кровью глазенки. Постепенно я становился человеком-тишиной.