Ковентри возрождается - [50]

— Теперь прощайтесь с матерью: ей пора идти.

Занозы в мозгу.

44. СОЛНЦЕ ВСТАЕТ НА ВОСТОКЕ

— Пожалуйста, Яффа, милая, не плачь. Я не могу этого вынести. Николас, дай ей свой платок.

— Он же шелковый, его только в нагрудном кармашке носить.

Поджер предложил свой, я взяла его и уткнулась лицом в белое полотно. Я не могла смотреть в глаза никому. Я повернулась спиной к самой природе. Я была отщепенкой, парией. Убийство было сущим пустяком по сравнению с недавним моим бесчеловечным поступком. Бросила собственных детей.

Додо сунула мне что-то в руку, тонкое, твердое, прямоугольное. Я отняла от глаз платок и увидела темно-синюю книжку. Открыла ее и прочла свое новое имя: М-с Сьюзен Лоу, место рождения — Ноттингем. Страницы паспорта Сьюзен были заштемпелеваны визами и в Америку, и в Австралию, и в Индию.

— Ты совершил невозможное, Поджер? — спросила Додо.

Поджер дал понять, что говорить за него будет Наташа Кранц.

— Да, невозможное свершилось. — Она вручила Додо несколько листков бумаги. Додо посмотрела на них и вздохнула.

— Чудесно, благодарю вас. Когда он отправляется?

Наташа сказала:

— Они перед нами в долгу, так что им пришлось изменить маршрут самолета, летевшего в Париж. Вы вызовете у других пассажиров крайне неприязненные чувства. Ну, где фотография?

Додо отдала Поджеру снимок, который наделал столько неприятностей. Тот попытался порвать его надвое, не сумел и положил себе на колени у мучительно саднящих органов.

— У вас, конечно, есть еще копии, — сказал Поджер.

— Конечно, — отозвалась Додо. — Они идут по почте.

— Ах ты, телка хренова, ты развалила мою семью, да и карьеру, наверное, тоже. — В глазах Поджера сверкнули злые слезы. Он сунул фотографию в пепельницу и поджег ее. Мы все смотрели, как изображение извивалось, плавилось и, наконец, свернулось трубочкой.

Додо сказала:

— Ну, Поджер, не унывай, старина; у тебя осталась любовница и счет в банке, не говоря уж о том, что за тобою — правящие круги Англии. Могло бы быть куда хуже.

— Надо было устроить, чтобы их укокошили, — не выдержал Ник. — Никто из нас больше не сможет спать спокойно.

Я знаю, что садилась в автобус, потом в самолет; и я чувствовала, что самолет набрал скорость, потом взлетел, сделал вираж и взял курс на восток. Помню, я заглянула в маленькое окошко и увидела вдалеке огни аэропорта. Где-то там, внизу, были мои дети, собиравшиеся отправиться домой. И там внизу, с ними, уже далеко позади, осталась мисс Ковентри Ламберт, дочь моих родителей; миссис Дерек Дейкин, жена моего мужа; Маргарет Дейкин, изобретение моего сына; Лорен Макскай, ученица Брадфорда Кинза; и Яффа, подруга Додо.

— Куда мы направляемся? — спросила Сьюзен Лоу.

— В Москву, — неожиданно прозвучало в ответ.

45. ЭДНА ДЕЙКИН ВЫХОДИТ НА БОЛЬШУЮ ДОРОГУ

Свекровь Ковентри, Эдна Дейкин, лишь вполуха слушала Дерека, собственного сына. Остальное внимание было сосредоточено на том, что происходило на улице, где, как водится, ничего не происходило. Она видела другую женщину ее же возраста, одиноко глядящую из окна.

«А все из-за этих жутких домов, — думала Эдна, — они напустили на нас свои чары, мрачные серые чары. Почему у нас нет ярких красок, узоров, растений, что вьются по стенам, как в других странах? Разве удивительно, что нам не хочется гулять по примитивным уродливым улицам, которые для нас понастроили.

А этот новый районный общественный центр! — Эдна усмехнулась. — Отвратительное бетонное сооружение с гулким эхом и низкими потолками, вот что это такое».

Эдна посмотрела на ряды одинаковых бетонных домов, тянувшихся по холму, и почувствовала, что грудь ее неудержимо переполняется гневом. «Ничего удивительного, что ребята поломали молодые деревца, — думала она. — Это оттого, что они не могут дождаться, пока те вырастут. А эти ужасные магазины! И еще придумали название «Парад» — парад магазинов! Ха! Но парад — это хорошо, это праздник. На параде машешь флажком. А не покупаешь бакалейные товары. И потом, почему детям негде играть? — мысленно спросила Эдна. — Им бы все-таки стоило сначала научиться играть, а потом уж садиться на пособие по безработице».

— Мама, ты слушаешь?

Она повернула свое неуклюжее тело к сыну. Какой же он недомерок! Как это ему удалось заполучить Ковентри, такую прекрасную, что, где бы она ни шла, все головы поворачивались ей вслед? Прямо как в песне.

— Мама, ты что-то мычишь.

— Я напеваю старинную песенку: «Где ни ступит она, там прохлада долин...»

— Но мы же разговариваем...

— Нет, Дерек, вовсе нет. Для разговора нужны двое, а сейчас, как всегда, ты говоришь, а я вынуждена слушать.

— Мама! Ты, может, нездорова?

— Я здорова, насколько может быть здоров человек, у которого от скучищи мозги засохли к черту.

— Мама! Я никогда не слышал, чтобы ты ругалась нехорошими словами.

— О, я ими часто пользуюсь, когда я в доме одна. Бранюсь как ненормальная. Обожаю ругаться.

— Ты просто нездорова, да? Это все волнения из-за Ковентри?

— Странно, Дерек, но я совсем за нее не волнуюсь. Я за нее даже вроде как рада. Жаль, что я не сделала того же.

— Чего? Не убила кого-нибудь?

— Нет. Я про то, чтоб сбежать. Я хочу сказать: