Костяной дракон - [22]

— Но это же…

— Прошу вас, не настаивайте! Я и так чувствую себя неловко. Это всё-таки первый заказ, выполнить который я не сумела.

Впрочем, в голосе некроманта настоящей неловкости не чувствовалось. Сказанное словно относилось к делам давно минувших дней. Было? Было. Забылось. Живём дальше.

— Со своей стороны я позволю себе напомнить, что дневник Орфуса был не просто задатком. Если угодно, можете считать, что это компенсация за хлопоты… и мой подарок вам, — добавил Иренаш, понижая голос.

Но рука некроманта, выложившая на стол массивный том в полночно-чёрном переплёте, не дрогнула ни на миг.

— Компенсации мне не надо, так как я не сделала ничего такого, что требовало бы возмещения. А подарок… подарка я не приму. Не могу принять.

— Почему?

Спокойно улыбнувшись в лицо напрягшемуся Белоглазому, женщина ответила:

— Этот подарок слишком дорог. Если я оставлю дневник себе, мой супруг может меня… неправильно понять.

— Супруг?

— Да. Я… это случилось довольно неожиданно, и я ещё плохо его знаю. Может быть, он и не ревнив, но мне самой не хотелось бы дать ему повод. Понимаете?

Глядя на изумительно глупую улыбку некроманта, Иренаш медленно кивнул.

— Понимаю.

— Что ж, тогда прощайте, магистр. Может быть, ещё увидимся.

…а увидимся мы обязательно.

Выходя из "Пятой чеки", я выключила улыбку "влюблённости" и медленно вернула на лицо более привычное выражение. Обмануть обманщика не так уж сложно, но себя не обманешь. Зуб, лживый поганец, говорил исключительно правду. Такое тоже бывает, и лжецы страшнее всего именно тогда, когда не лгут.

Да, с Иренашем разговаривала именно я. Позавчера, после ряда непростых расчётов, подтвердившего выбор самого лёгкого пути, я покинула тело дракона и переместилась в тело Клина. А уж затем, почти без перерыва, сумела совершить рокировку душ, снова став женщиной и сделав Клина мужчиной.

Увы, мужчиной, который в самом деле не интересуется женщинами.

Немного позже помянутой рокировки, когда мы с Клином обсуждали судьбу его бывшего напарника, дэргинец сказал:

— Я не хочу больше видеть этого… человека.

Говоря, он смотрел мне в глаза. И я ни на секунду не усомнилась в том, что произнесённый приговор обжалован не будет. Клин — вернее, Устэр Шимгере — был из тех людей, которые не умеют и не желают прощать предателей.

— Понимаю. Но всё-таки, что с ним делать?

— Ты полновластная хозяйка здесь. Решай сама.

— А если мой приговор тебе не понравится?

— Я не думаю, что ты его убьёшь, — был ответ. — А со всем остальным, что бы ты ни выбрала, я согласен заранее.

…Зуб вскинулся мне навстречу. Открыл рот, собираясь о чём-то просить или, быть может, что-то объяснять. Но стоило ему увидеть моё лицо, как он мгновенно побледнел и медленно сел обратно на стул, так ничего и не сказав.

Мудро с его стороны.

— Клин не хочет больше видеть тебя. Никогда. Я — тоже. Но убивать тебя я не собираюсь, это было бы слишком просто. Поэтому ты будешь проклят, и печать моей магии пребудет с тобой до конца твоих дней. На колени.

Зуб привстал, явно намереваясь выпрямиться во весь рост, но собственные ноги предали его, подломившись. Он открыл рот для протеста, но не смог издать ни звука. Жалкие попытки сопротивления я игнорировала с уверенностью безусловно сильнейшей.

Никогда прежде не накладывала я такого проклятья. Не из арсенала некромантов было оно взято, но позаимствовано из одного старого фолианта, невесть как попавшего в магическую библиотеку моей башни. Звалось оно Вуалью Пустоты и наделяло того, на кого ложилось, незаметностью. Вуаль не препятствовала смотреть на того, кто был укрыт ею, мешала лишь увидеть. Не мешала слушать того, на кого она наложена, мешала услышать — ну и так далее. Накинувший её становился своего рода слепым пятном. Даже магическими чувствами следить за объектом под Вуалью было непросто. В своей изначальной форме Вуаль Пустоты была мечтой любого лазутчика или вора, но я, накладывая печать заклятия на Зуба, изрядно изменила её.

Обычная Вуаль Пустоты отклоняла чужое внимание, как зеркало, но при этом всякий раз слабела; даже если запас силы в заклятии изначально был велик, рано или поздно этот запас кончался. Сплетённая мною форма отклоняла внимание, преобразуя его в физическую боль, и за счёт этого усиливалась. Под моей Вуалью Зуб мог бы проскользнуть мимо бдительного часового, как лёгкий ветерок, но заплатил бы за это примерно таким же ощущением, как от прикосновения раскалённого железа. А уж попытка заговорить с кем-нибудь стала бы равносильна попытке сунуть голову в костёр и удержать её там. Был у моей Вуали и альтернативный источник подпитки: страх. Боль можно приглушить, для этого есть множество испытанных средств; страх, особенно страх магический, победить не так легко.

Я отправляла Зуба в настоящее изгнание, не нынешнему чета. Под Вуалью почти никто не сможет заметить его, но и сам Зуб не захочет быть кем-то замеченным — даже издали, даже бегло. Боль и страх, мои тёмные орудия, вряд ли позволят ему жить среди людей. Даже внимание диких зверей и птиц будет для него источником страданий, пусть в меньшей степени.

Единственным выходом для бывшего княжича станет избавление от нынешнего "я". От его эгоистичной, манипулирующей другими, умной и расчётливой сущности. Если Зуб научится смотреть на мир иначе, Вуаль Пустоты утратит действенность… а если вспомнит былой взгляд на вещи, она проснётся снова. Так я сказала смутной тени, корчащейся передо мной, прежде чем убрать барьер заклятого круга. Сразу после исчезновения круга тень метнулась к выходу и пропала.