Костры на башнях - [117]

Но одно дело разработать план операции, а другое — его осуществить. На деле не все происходит так, как задумано: действия 9-й армии развивались вяло, кое-где ей смогли противопоставить свою оборонительную мощь немецкие дивизии; запаздывал левый фланг, не вполне умело взаимодействовала пехота, танки, авиация.

Поступило в штаб Закавказского фронта донесение от генерала Тимофеева:

«Наступила долгожданная минута. Мы начали наступление».

Разгорелись бои за населенные пункты, расположенные на западе Северной Осетии. Противник встретил части Северной группы войск мощным массированным огнем из всех видов оружия, но остановить наступление не мог.

Ставка указывала командующему Северной группой войск:

«Противник уже перебросил из района ваших войск часть своих сил на север… Преднамеренный отход противника на северном берегу Терека нельзя считать случайностью. Создалась, таким образом, благоприятная обстановка для наступления всех ваших войск. Ваша задача состоит в том, чтобы не упустить момента и действовать посмелее».

Два дня лил дождь, резко похолодало. Шумели разлившиеся горные речки. После ночного бдения в штабе фронта командующий вышел во двор. Уже рассветало. За ночь выпал снег, кругом побелело. Наступила еще одна зима.

Вспомнилась жена. Провожая его на Южный фронт, она спросила:

— Ваня, как ты думаешь, сколько будет продолжаться война?

— Не меньше трех лет, — сразу же ответил он.

«Не менее четырех», — сказал бы он сегодня.

Вместе с генералом Тимофеевым Иван Владимирович выехал на вездеходе, чтобы осмотреть местность, уточнить расположение частей перед предстоящими боями.

— Трудно будет продвигаться, — сказал Тюленев, когда вездеход стал взбираться на скользкий подъем.

— Нам трудно, — ответил Василий Сергеевич. — А уж гитлеровцам вовсе туго будет…

Глава седьмая

Елизавета Христофоровна с трудом узнавала улицы родного города. Владикавказ превратился во фронтовую цитадель, неподалеку от родительского дома, на углу Тифлисской и Республиканской, был сооружен железобетонный дзот. Улицы ощетинились противотанковыми ежами, ожидался прорыв немецких танков и сюда, в пределы города. Жестокая авиационная бомбардировка превратила некоторые дома в груды развалин. Троюродная сестра Лизы погибла вместе с мужем и двумя детьми — бомба попала в их небольшой дом. Была семья — и нет ее.

Последние дни Елизавета Христофоровна не высыпалась, работы бывало через верх, а тут ужасная смерть близких людей — все это окончательно расстроило ее, лишило сна. Она все чаще и чаще задавала себе один и тот же вопрос: когда же наступит конец людским мучениям?

Еще не посветлело окончательно, над землей стлался туман, как будто тротуары ночью горели, подожженные авиабомбами, а теперь, на рассвете, курились седым дымом, словно тлеющие головешки в догорающем костре.

На передовую отправлялись бойцы: и новые призывники, совсем молоденькие парни, и уже понюхавшие порох солдаты после лечения в госпиталях, и воины, прибывшие оборонять город с других боевых участков. Елизавета Христофоровна вглядывалась в лица парней с нескрываемой печалью и, хотя знала, что Виктор далеко от этих мест, невольно отыскивала среди бойцов своего сына.

Уходят и уходят из родительских домов парни, кому-то посчастливится вернуться обратно, а многие лягут в землю. Бедные матери, которые не дождутся своих сыновей, своих кровинушек; несчастные юноши, чья жизнь оборвется, так и не начавшись, не раскрывшись во всю силу, как бутоны, которым не суждено стать цветками.

Соколова ждала, когда пройдут бойцы, она будто добровольно возложила на себя важные полномочия — за всех матерей проводить солдат на решительную схватку с ненавистным врагом. В невеселые думы вклинился неожиданно разговор с ее матерью, который состоялся в канун решающей битвы за Владикавказ. Старуха мать непрочным от неуверенности голосом спросила тревожно:

— Как думаешь, дочка, этот проклятый аламан, немец окаянный, пройдет к нам сюда?

— Нет, мама. Уж сюда-то ему не дадут пройти. Владикавказ — ворота… И в Грузию, и в Закавказье вообще.

— Так-то оно так, — колебалась старуха, не сразу принимая на веру убежденно произнесенные слова дочери. — Больно близко, говорят, подошли аламаны…

— А ты никого не слушай! — решительно заявила Лиза; вышло излишне сердито, будто гневалась на свою мать. — Мало ли кто что болтает. Нагоняют на других страх.

— Верно, дочка. Язык без костей. Иные от страха чего только не наболтают! — Она вздохнула в заговорила далее о другой своей тревоге, о которой говорила не часто, но которую не забывала ни на минуту: — С внуком, с мальчиком бы нашим, ничего не случилось. Да поможет ему Панагия, добрая божья мать…

На перекрестке улиц патрули с нарукавными повязками проверяли документы. Лиза направилась по Республиканской улице вниз, в сторону чугунного моста. На повороте прогромыхала полуторка, переезжая трамвайные рельсы.

Она вспомнила, как где-то здесь сошла с вагона трамвая и направилась вслед за шпиком, который шел за Алексеем по пятам. «Добрая фея», — называл ее муж. «Вот и не смогла уберечь тебя твоя добрая фея, родной мой…»

Ее внимание привлек мужчина, стоявший у киоска, высокий, сухопарый, он пристально смотрел на нее. «Немолодой, а слащавый», — подумала она с неприязнью.