Костолом - [51]

— Даже Мише?

— Особенно — ему.

Выйдя за порог, Ксения осматривает подворье, и вдруг сердце ёкает. Будка пуста. Ни цепи, ни самой псины. И словно в подтверждение её недобрых догадок калитка отворяется, пропуская во двор Костолома. Взгляд Ксении мечется от него к будке и обратно, мечется слишком назойливо.

— Цепь крепкая была и совсем бесполезная, — произносит он равнодушно. — То что надо. Чужие поленья я брать не решился.

— А… собачка? — спрашивает уже Алиса. Не понимая, зачем это дядюшке понадобилась цепь, она интуитивно связала относящееся к ней слово «была» и пропавшую собаку.

— Да вот же она. — Ян проходит в дом, стараясь даже краешком рукава не задеть нерешительно мнущихся на крыльце девчонок. А собака и впрямь тут как тут: забегает с улицы во двор, пару раз радостно взвизгнув, и исчезает в зарослях перезрелой смородины.

Мише долго объясняют, что человек в чёрном — родственник Алисы, что никто ей зла не желает, что ничего ей не грозит, и они с Ольгой приехали к нему, чтобы забрать девочку домой. Ему даже намекают, что дом её теперь в Алиевке, и они смогут видеться, так что переживать не о чем. Ему говорят, что не смогли поймать сеть, потому скорую не вызвали, но всё обошлось — удалось усмирить припадок своими силами. Его уверяют, что слухи о дяде Алисы — не более чем деревенские сказки, что никаким колдовством никто не занимается и ритуальные убийства не практикует. Объясняет это всё Ольга — кто, если не она? Уж ей-то нельзя не поверить. Говорит бойко, приправляя речь юморком, местами возводя шуточки в степень абсурда, отчего прикованный к кровати парень сперва расслабляется, а потом и вовсе — начинает улыбаться.

Пока суд да дело, Ксения, снова без спросу, пробирается на чужую кухню. Холодильники — а их целых два — до верхов набиты своим продуктом. Фермерское молочко, творог и сметана, овощи с грядки, фрукты из сада. Хоть рекламу снимай: картина — загляденье. Наскоро налепив сырников, Ксюха закидывает их на сковороду, щедро политую душистым нерафинированным маслом, а на соседнюю комфорку ставит чайник.

— Вот теперь можно и подкрепиться. — Учуяв через приоткрытую дверь аромат съестного, Ольга тянет руки к парнишке — хочет помочь тому сесть.

— Не надо, я сам.

Очень неудобно наблюдать, как он корячится, сперва силясь сесть, а после — соскользнуть с жёсткой кровати на притащенное с террасы кресло. Ольга с дочерью отводят глаза. Ян — не отводит.

Сырников целая сковорода с горкой, и чтобы не обидеть заботливую Ксюху и гостеприимного хозяина, ужинают вместе, хотя есть по-настоящему только этим двоим и хочется. Расправляясь с очередным сырником — четвёртым по счёту, Миша, даже ещё не дожевав, вдруг выдаёт:

— Боковой амиотрофический склероз. Так это называется. Не бойтесь — не заразно.

Как удобно, что рот занят едой — а то вновь воцарившееся молчание звучало бы совсем уж неприлично.

— Давно это у тебя? — спрашивает Алиса — по сути ещё совсем ребёнок, не до конца растерявший остатки детской непосредственности. Ей правда интересно, и неудобство ощущается ею гораздо менее остро, чем взрослыми. — И как ты лечишься?

Для ответа Мише не требуется времени на раздумья. Напротив — он будто бы ждал, чтобы его об этом спросили, а он бы ответил.

— Уже пять лет. Сперва терпимо было, хотя из школы меня забрали почти сразу — живём мы далеко, а ходил я всё хуже и хуже… Заканчивал уже на домашнем. А это, — он небрежно хлопает левой ладонью по колесу каталки, — позже появилось. Врачи говорят, склероз нельзя вылечить — можно лишь оттянуть наступление поздней фазы. Так что я на таблетках. И они вроде как работают, раз руки ещё не отнялись.

Завершающая часть ужина проходит в болтовне ни о чём. Тема Мишиной инвалидности погасла так же внезапно, как и вспыхнула — ко всеобщему облегчению. Когда прощаются, за окном — густая ночь. Ян и Ольга ведут племянницу к машине, стиснув в душных родственных полуобъятьях — боятся рецидива, хотя и понимают, что его не будет. Ксения решает задержаться на пороге, чтобы попрощаться с хозяином. Убедившись, что троица уже погрузилась в машину, склоняется и спрашивает о том, что мучило её весь день:

— Почему ты отправил мне цветы?

Миша снова краснеет, но глаз не отводит. В них вызов, который, кажется, он копил в себе всю жизнь.

— А чего бы и нет. Пока руки при мне — могу себе позволить собирать букеты и посылать кому захочу.

Такой ответ Ксюху вполне устраивает.

— Спасибо.

Шум мотора уже почти стих, и теперь спокойствие поля, покрытого низким южным небом, словно покрывалом, оживляет лишь стрекотание ночных цикад, а человек в инвалидном кресле всё сидит на веранде, поглаживая по взлохмаченной холке внезапно обретшую свободу и так же внезапно присмиревшую собаку.

* * *

В отеле «У Розы» ни одного тёмного окна. Здание бурлит, как муравейник, в который плеснули бензина. Кто-то жарит шашлыки во дворе, другие пытаются заставить своих детишек лечь спать пораньше, кое-кто коротает вечер на балконе, обмазав обгоревшие в первый же день отдыха плечи просроченной сметаной из магазина «Магнит». Типичная летняя ночь, типичная Алиевка. И люди, внезапно уверовавшие, что лето — это навсегда. А ведь его почти не осталось… Ксюха покидает машину, и от курортно-рабочего безумия теперь её отделяет лишь изгородь. Почему-то вспомнился университет, который ждёт её в другом городе… Она вернётся туда, и это лето будет вспоминаться ей в минуты грусти — поначалу часто, потом всё реже, пока почти не позабудется, а те его частички, что застрянут в памяти навсегда, будут казаться не более чем осколками бредового чудно́го сна. Прежде чем попрощаться с водителем, Ксения наклоняется к приоткрытому окошку и осторожно спрашивает о том, о чём не может не спросить: