Косовский одуванчик - [33]
«ИТАК, – сказала я себе перед „Пицериа Хилари“ и под небом без звезд, – итак, Мария – сказала я себе, – если генерал выпивает за стойкой с сержантом, тогда этот сержант… Тогда Джон его личный писарь или писатель нового романа, который сначала воспроизведет слова вроде Маркесовых, а потом убьет их или возьмет в плен».
Ну а чтобы меня не убили или не взяли в плен, я прислушалась к голосу тела: «Выпей виски у Скендера, уведи его, а потом отправь капитана Гарольда в Сербию, а сама, Мария, вернись в Косово, чтобы закончить роман с Джоном, а может, и майор Шустер простит тебя за ложь о похищенных родителях!»
«Пицериа Хилари» сверкала небольшими лампочками: буква А была немного больше прочих. Я снова в форме – ебать я хотела этот психоанализ, разве годится для нормальной психики эта улица, начинающаяся от «Пицериа Хилари», на домах которой вместо номеров светятся имена: «Дом Клинтона», «Киоск Блэр», «Кафе Вацлав Гавел», «Ресторан Кук», «Чайная Тачи», «Кинотеатр Мадлен Олбрайт», «Авеню Уокера» – того самого, который сочинил резню в деревне Рачак, после чего Клинтон и велел начать бомбардировки. Да, тут где-то Солана должен быть… А, вот он, «Тупик Солана», он со своей напудренной бо-роденкой мог бы стать прекрасным типажом для Кустурицы.
Итак, Гитлера заменила Хилари, имя без всякой негативной коннотации. Но всякая замена похожа на розу, которая – как бы ее ни называли – зовется розой. Замены имени на вывеске было достаточно для того, чтобы Скендер пару часов спустя уже прохаживался по кафане как метродотель – он был в смокинге, угадывал пожелания клиентов, а девять блондинок разносили напитки, улыбки и оставляли на жопах и сиськах свободные места для поцелуев нажравшихся солдат. Естественно, лучшими клиентами были итальянцы. Вокруг них с гитарой в руках кружил Эмин Джи-новици, а они в четыре голоса распевали: «Poj improviso venivo dal cello infinito…» Девять блондинок откликались: «Volare oho cantare oho ho ho nel blu di hinto di blu» …
Я продралась сквозь солдат и песню к прилавку. Скендер встретил меня радостно:
– Иди к русским девкам!
– Что, сразу? – спрашиваю.
– Помогло мне имя «Хилари». Спасибо тебе, Мария.
– Спасибо скажешь, когда дом увидишь, – принялась я его обрабатывать.
– Полегче, пиано ма лонтано, – откликнулся Скендер.
– Пошли, – повторяю.
– Нет, Мария, прибыл генерал Кларк со свитой офицеров, телекамерами и репортерами. Надеюсь, он сюда заглянет, если не ради меня, то ради Хилари.
– Ладно, – говорю, – у меня другой покупатель есть.
– Кто? – встрепенулся Скендер.
– Раймонда! – нагло вру я.
– Она! – возопил Скендер. – Та, что связалась с тем сербом из «Бара Кукри»! Не позволим! Вставай за стойку, помоги, мы что-нибудь придумаем.
Девять русских девок повизгивали, выпрашивая заказы, я со Скендером подавала бутылки вина, коньяка, водки, текилы. Я и сама была как пустая бутылка, которую вот-вот выкинут на помойку или разобьют о стену. Ко мне за стойку подошел Эмин Джиновици, повесил гитару на стену, взял бутылку виски и сказал со злостью:
– Никогда мне эти итальянские канцоне не нравились. Поют о любви, как будто ничего другого в мире нет. Разве наша борьба за свободу Албании не заслуживает песен? Павшие герои требуют этого от нас!
Эмин Джиновици пристально, будто что-то вспоминая, смотрел на меня.
– Ты ведь не русская? Что ты здесь делаешь?
– У меня дела со Скендером.
– Больше не переводишь тому американцу?
– Почему? Просто взяла свободный вечер.
– А не боишься, что мы тебя, сербку, укокошим?
– Сегодня вечером – нет.
– Почему? Скендер тебя прикрывает?
– Нет, в Приштине генерал Кларк, он сейчас в «Баре Кукри», было бы глупо продолжать убивать, пока он здесь.
– А когда он уезжает? – лукаво спрашивает Джиновици.
– Через два дня опять сможешь гоняться за сербами, если получится.
– Я за ними гоняться не буду, я их куплю. Моя идея – не эта кафана и не песни под гитару. Я новую песню сочиняю – вслед за всем этим придет иностранный капитал.
– Откуда? Из Европы?
– Да нет, из Америки! Я создам албано-американский банк с американским капиталом и буду давать деньги в долг. Попутно стану покупать землю у сербов делить ее на маленькие участки по четыре сотки. Сербы – банкроты. Их дома и имения можно за копейки скупить. А в Приштине – не кафану, а универсам с американскими продуктами! И не для албанцев, а для этих, из КФОРа, они здесь не меньше, чем на десять лет. И не станут шоколадки из Призрена покупать, потому что уже завтра им подавай «Милку» из Швейцарии и Давидова с сигаретами из Женевы. А я американцам и кубинские сигары продавать стану!
– Отличная идея, – говорю.
– Но я на этом останавливаться не буду. Через месяц-другой КФОР в Белград войдет, меня Сербия ждет, с табаком, шелком, виноградниками, там и жито из Воеводины, сливы, персики, яблоки вокруг Чачака и По-жеги, Трепча – медь, золото… Дешевая рабочая сила…
Подошел Скендер, пожаловался:
– Нет и нет Кларка!
– Да и ты пропал! – говорю с укоризной.
– Не могу ведь я бросить клиентов, пока никто еще не расплатился…
– Я больше ждать не могу.
– Говоришь, маленький дом, большой палисадник… Джиновици, становись в дверях, чтобы итальянцы не сбежали!
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».