Космос - [19]

– Отец, вы этого не понимаете.

– Чего я не понимаю? Чего?!

– Организации.

– Какая там организация! Что за организация!

– Рациональная организация общества и всего мира.

Леон атаковал Людвика лысиной через стол:

– Что ты хочешь организовывать? Как организовывать?

– Научно.

– Научно! – глазами, пенсне, морщинами, черепом он выразил ему искреннее соболезнование и понизил голос до шепота.

– Дурачина ты, простофиля, – сказал он доверительно и сочувственно, – ишь, чего удумал! Организовывать! Ты там себе настряпал, навоображал, что все тяп-ляп, раз-два и у тебя в кулачке, да? – И он хищно скрюченными пальцами поиграл у него перед лицом, а потом распрямил их и дунул: – Фьють! фьють! Улетело! Тю-тю… понимаешь… и-и-их… и что ты там, чего ты там, как ты, что ты… Улетело. Просвистело. Нет его.

И он уставился в салатницу.

– Отец, я не могу с вами дискутировать на эту тему.

– Не можешь? Вот те на! Почему же?

– У вас, отец, не хватает подготовки.

– Какой?

– Научной.

– Ученый недопеченный, – медленно заговорил Леон, – открой моему белоснежному девственному лону, как ты с этой научной подготовкой будешь ор-га-ни-зо-вы-вать, каким макаром, как, спрашиваю, как ты там это с этим и зачем, как, спрашиваю, с чем и зачем, и к чему и где, как ты, спрашиваю, это с тем, то с этим, для чего, как… – Он умолк и застыл в молчании, а Людвик положил в тарелку немного картофеля, вырвав тем Леона из его немоты. – Что ты знаешь?! – выкрикнул он с горечью. – Образование! Образование! У меня вот нет особого образования, но я годами думал… я думал и думаю… как из банка ушел, только и делаю, что думаю, у меня голова от мыслей лопается, а ты – что ты-то там, чего ты там, что тебе до… оставь меня в покое, оставь!.. – Но Людвик жевал себе листик салата, и Леон остыл, все успокоилось. Катася запирала буфет, Фукс спросил, сколько градусов, ох, жара, пани Манся пододвигала Катасе посуду, король шведский, полуостров скандинавский и сразу потом – туберкулез, уколы. Стол был теперь намного просторнее, только чашки с кофе или чаем, хлебница и несколько салфеток, уже свернутых, – одна, Леона, развернута. Я пил чай, сонливость, никто не двигается, все расположились посвободнее на слегка отодвинутых стульях. Людвик взял газету. Кубышка остолбенела. Время от времени с ней случались такие столбняки с совершенно пустым, без выражения лицом, заканчивающиеся пробуждением, внезапным как всплеск от камня, брошенного в воду. У Леона была на руке родинка с несколькими волосками, он осмотрел ее, взял зубочистку и защипнул несколько волосков – снова осмотрел – сыпанул между волосков щепоткой соли со скатерти и понаблюдал. Улыбнулся. Ти-ри-ри.

Ладонь Лены появилась на скатерти, рядом с чашкой. Шумный гомон событий, нескончаемых фактиков, как кваканье лягушек в пруду, комариный рой, рой звезд, туча, меня поглощающая, меня растворяющая, со мной плывущая, потолок с архипелагами и полуостровами, с пятнами и потеками вплоть до скучного белого пространства над шторой… богатство мелочей, которое, возможно, было близко моим и Фукса камешкам, комочкам, палочкам и т. п. и, возможно, находилось в какой-то связи с пустячками Леона… не знаю, может быть, я только потому так думал, что был нацелен на мелочи… измельчен… ох, как же я был измельчен!..

Катася пододвинула Лене пепельницу.

Меня оглушило выскальзывающим, холодным, бесформенным – губы бух в губы – прочь, вон – сетка с ногой – скручено – выкручено – тишина глухая – тишина провала – ничто… а из хаоса, из мешанины (когда Катася уже отошла) поднимается ротогубое созвездие, несокрушимо сверкающее, сияющее. Сомнений нет: губы соотносятся с губами!

Я опустил глаза и снова увидел на скатерти только ручку, двоякогубую, двоисторотую, и так, и сяк двоякую, невинно развращенную, чистую, ослизлую… в ожидании я вцепился взглядом в эту ручку, и вдруг стол зароился от рук – ручка Леона, ручка Фукса, руки Кубышки, руки Людвика, сколько рук в воздухе… а вот и оса! Оса влетела в комнату. Вылетела. Руки присмирели. Снова – схлынула волна, вернулся покой, я думаю, как быть с этими руками, Леон обращается к Лене:

– Приключеньице нежданное!

«Приключеньице нежданное, подай-ка папке горючего фосфору» (спички). «Приключеньице нежданное» – так он ее называл или «козлик-ослик», или «восхищенька-помаленька», или еще как-нибудь. Кубышка заваривает травы, Людвик читает, Фукс допивает чай, Людвик кладет газету, Леон доглядывает, я думаю, почему руки зароились, то ли из-за осы, то ли из-за ручки на столе… конечно, с формальной точки зрения, руки зароились из-за осы… но кто бы поручился, что оса не была лишь предлогом для половодья рук в связи с ее ручкой… Двойной смысл… а эта двоякость сопрягалась, возможно (кто знает), с двоякостью губ Катаськи – Лены… с двоякостью воробья – палочки… Я блуждал. Бродил по перифериям. В свете лампы была темнота кустов за дорогой. Спать. Пробка на бутылке. Кусочек пробки, приклеенный к шейке той бутылки, возникает и наплывает…

4

Следующий денек, сухой и яркий, явился в ошеломительном до рассеянности блеске, невозможно было сосредоточиться, лазурь небес выкатывала круглые облачка, пухленькие и безупречные. Я погрузился в конспекты – после вчерашних излишеств овладела мною строгость, аскетизм, отвращение ко всякого рода странностям. Пойти к палочке? Проверить, не случилось ли чего новенького, особенно после тайного предупреждения Фукса вчера, за ужином, что палочка и нитка нами обнаружены?… Меня удерживало отвращение к этой истории, безобразной, как недоношенный плод. Я зубрил, охватив голову руками, но при этом знал, что Фукс меня выручит и сходит к палочке, хотя он и не пытался заговорить со мной об этом – тема была уже нами исчерпана, – я знал, что внутренняя опустошенность заставит его пойти туда, к стене. И зарылся в конспекты, а он покрутился по комнате и наконец ушел. И вернулся. Мы, как всегда, съели второй завтрак у себя в комнате (принесла Катася), он ничего не говорил… только около четырех, после полуденной дремы, он отозвался с кровати: